Без музыки - [75]

— Давайте создадим комиссию.

Так и сделали. Возглавлять комиссию поручили Максиму Углову. С того времени Максим Семенович Углов стал невольным участником всей истории и весьма последовательным защитником разъездного корреспондента Диогена Анисимовича Гречушкина.

Диогену Гречушкину в июне исполнилось сорок три года. Если согласиться с мнением, что нет судеб простых и жизнь человеческая даже при редкой удачливости переполнена сложностями, то с этой точки зрения прошлое, настоящее и будущее Диогена Гречушкина представляется в цвете пасмурном и однообразном. Он много писал, и, может, поэтому хорошо получалось все реже. Когда Гречушкина настраивались ругать, грозились снять материал в номере, он заведомо со всем соглашался, брал рукопись и уже в коридоре на вопрос: «Ну как?» — достаточно невозмутимо отвечал: «Все боле по пустякам, почистить рекомендовали». Принимали Гречушкина по-разному. Его откровенность была нарочитой, а деревенская простоватость во всем проявлялась достаточно однозначно, как если бы по чистой случайности один из отсеков человеческой души заполнили глупостью.

Рос он неспокойно. Детства не было, шла война. Вместе с ней рос, голодал, мерз, а как стал чуть взрослее — и воровал Дуся Гречушкин. Из детдома его забрал отец. Отец отыскал его сам, без каких-либо запросов, полгода спустя как объявили победу. Сын был достаточно смышлен, однако учился безо всякого старания. Не хотел учиться. Отец, сумевший стать человеком значительным, тяжело и откровенно переживал неудачи сына. Скоро в дом пришла незнакомая женщина. Отец неловко подтолкнул ее в комнату и, глядя куда-то поверх Диогеновой реповидной головы, виновато сказал:

— Ее зовут Вера Анатольевна. Для тебя тетя Вера. Она будет с нами жить.

Незнакомая женщина густо покраснела и, оттолкнув отца, убежала в другую комнату. Отец растерянно потоптался на пороге и, чуть заикаясь, сказал то, о чем, наверное, и не собирался говорить:

— Она, Диоген, женщина душевная. Тебе вместо матери будет. Да и мне помощница. Втроем оно, брат, семейней как-то. Ты уж, пожалуйста, молодцом будь, люби ее.

Она так и осталась в его жизни не очень знакомой, душевной тетей Верой. Ну а вместо матери — тут отец чего-то не рассчитал, — вместо матери никак не получалось.

В четырнадцать лет Диоген попал в окружение оголтелых послевоенных подростков. Случилось все крайне неожиданно. Он и сообразить толком не успел, как был взят двумя милиционерами на углу Коломенского переулка. Отец сбился с ног, но изменить ничего не мог, история касалась крупного ограбления комиссионного магазина. Его незадачливый сын, как определялось в бумагах, Диоген Анисимович Гречушкин, пятнадцати с половиной лет от роду, проник в помещение комиссионного магазина через вентиляционную трубу. Далее с хроникальной последовательностью шло описание сути дела, в котором он, Диоген Гречушкин, был лицом отнюдь не второстепенным. В протоколах также отмечалось, что действовал подросток Гречушкин вполне профессионально, был он в перчатках и резиновой обуви без контрастного следа. Тем же путем, через вентиляционную трубу, Гречушкин передал в руки участников ограбления — граждан Кудинова, Берестова, Блажина и Чутикова — сорок ценных вещей на общую сумму семьдесят две тысячи рублей семьдесят одна копейка. В ходе следствия и на самом суде долго искали смягчающие обстоятельства. В конце концов их, видимо, нашли.

Гречушкин возвратился домой, имея за плечами неполные восемь классов образования и два года колонии строгого режима. Год следующий, 1950, прошел спокойно. Диоген Гречушкин устраивается на работу. Без особого труда осваивает специальность каменщика и в августе месяце приносит домой первую самостоятельную получку. Отец, окончательно уверовавший в нескладную судьбу сына-неудачника, без особой радости подержал в руках отливавшую глянцевым блеском пачку хрустящих трешек, подозрительно сощурил глаза и тут же мрачно пошутил: «Ума нет, так хоть при деньгах, и то ладно. Вера, неси кагор. Раба божьего Диогена обмыть положено».

Отец пил немного, но пьянел быстро, ронял тяжелую руку на худое, но уже налившееся упругостью плечо сына и с плохо скрытой обидой на себя, войну, жизнь, что никак не устраивалась, начинал говорить, без конца путался, запинался, возвращался назад и снова говорил о том, что должно было обязательно получиться из Гречушкина, но никак, хоть убей, никак почему-то не получалось.

Так состоялось посвящение Диогена Гречушкина в рабочий класс. Отсрочка в армию по обстоятельствам, для него не очень объяснимым (какие-то шумы в сердце), оказалась роковой. Теперь, много лет спустя, он часто задавал себе вопрос: как же все получилось? И хотя он ныне человек умудренный — года, слава богу, сорок, — унылая боль нет-нет да и разбередит душу. Отец во всем винил себя да еще мать. Гречушкин не помнил матери. Он просто знал — мать была. Вернее, в его память кто-то вложил сведения, состоящие из этих двух слов, узнать что-либо подробнее он так и не решился. А может, действительно, причиной была порочная наследственность по материнской линии. Во всяком случае, магнитное поле преступного мира каким-то чудом выхватило Гречушкина из жизни. Еще не успела по-настоящему утвердиться тихая радость, что вот наконец пусть не так, как хотелось, но все-таки уладилась, очеловечилась судьба сына. И тепло от этой, может и не шибкой, удачи согревало осунувшееся лицо отца, и тетя Вера перестала плакать и вздыхать по ночам. Нежданно-негаданно грянул гром. По притихшим в зимней стуже улицам города пополз слух — взяли банду. Их оказалось не так много — двенадцать человек. Они вскрывали на ходу железнодорожные вагоны, уже заведомо зная, какой груз перевозится. Пропажу обнаруживали на конечной станции в то время, как предметы грабежа сбывались с рук в самых различных городах.