Без музыки - [153]

— Не знаю. Я же сказала — так получилось. Слово за слово, вот и получилось.

Нам надо обоим собраться с мыслями. Оттого в молчании нашем какое-то странное единодушие. Я слышу, слышу отчетливо, как звенит, поскрипывает, шелестит наше обоюдное молчание. Как оно колышется, раскачивается, повинуясь нашему дыханию. Теперь я уже не хочу, чтобы ускользнула нить разговора и он оборвался на полумысли.

— Неправда, — говорю я. — Ты думала. Все оттого, что ты трусишь. — Хотя вполне возможно, это трушу я. — Тебе мешает самолюбие взять свои слова назад. Не эти вот, сказанные сейчас. А те… В общем, ты понимаешь, о чем я говорю. Хочешь, чтобы все обернулось шуткой. А может, ты вычисляешь, прикидываешь в уме — проглочу я твою выходку? Или, наоборот, ты поставила на мой характер. Не выдержит, мол, сорвется. Но я не сорвусь. Все как прежде. Давай поженимся. До среды осталось четыре дня. Прощай!

Она не дослушала, она бросила трубку. Плачущий сигнал в руке, как вскрытый пульс, как зов терпящих бедствие.

ГЛАВА IV

Наступил апрель. А вместе с ним — сначала первая, считай, готовность номер один, а за ней и вторая среда апреля. У меня прибавилось работы. Попросили подменить заболевшего ассистента на кафедре геодезии. Я согласился. Грядет семейная жизнь — нужны деньги. В двадцатых числах марта еще буйствовали метели. А в середине апреля снег стал больше похож на соль-лизунец — стекловидный, кусковатый. Весна лишена постоянства. Снега еще много. Не хватает тепла. Мгла вперемежку с солнцем. Обещают дождь. Однако вместо дождя идет мокрый снег. Какой-то заблудший циклон из Северной Атлантики. Хочется тепла. Пять месяцев зимы — это много. На подсохших мостовых уже весенняя пыль. Ее подхватывает ветер и несет в парки, палисадники, где она садится на тот же нестаявший снег, делает его неопрятно грязным. Почки на деревьях мертвы. Холодно.

Ночь накануне спал плохо. То и дело просыпался, вставал. Затем шел на кухню, садился на холодный стул и пил холодный чай. Пил, не испытывая жажды. Потом шел спать. Спустя какое-то время снова просыпался, сидел с закрытыми глазами на кровати, искал объяснение пробуждению. Ведь почему-то проснулся? Оглядывался вокруг себя, замечал приготовленный с вечера новый костюм, трогал его. Вчера вот повесил, думал, что нужен, а теперь проснулся, смотрю на костюм и задаю себе вопрос: зачем повесил? Явлюсь на лекцию: разговоры, расспросы. «Какой вы сегодня нарядный, Игорь Витальевич! Какой модный! Вам очень к лицу солидность. Ха-ха-ха!» «В аудиторию, где столько очаровательных девушек, являться в таком виде рискованно, мой друг. Хи-хи-хи! — а это уже декан. Сощурился, пощипывает бороду: — Н-да-с… Воспоминаний звук прелестный». И пошел по коридору, приплясывая, примурлыкивая, этакий бабник-моралист. Еще теплится, еще дымится, но уже не жжет. Нет, не жжет.

Новый костюм отменяется. Форма одежды — обычная. Почувствовал некоторое облегчение. Нырнул в постель и тотчас уснул.

На утро назначил сдачу зачетов. Понимал, что осложняю себе жизнь, но поступить иначе не мог. За дверью слезы, проклятья. Срезалась треть группы. Вызвали декана. Декан не любит конфликтов.

Заглянул в журнал, ужаснулся:

— А говорили, вы либерал.

Предложил декану присутствовать при сдаче зачетов. Декан замахал руками:

— Упаси бог! Я вам доверяю, голубчик. Но студенты, сами понимаете…

Сказал, что понимаю и потому настаиваю. Декан остался:

— Так уж и быть, но не более трех человек.

За дверью ликовали. Кто-то склеил два тетрадных листа и размашисто написал: «Остановите Строкова!» Строков — это я. Остановить надлежало меня.

Первый из сдававших отвечал бойко, декан оживился:

— Вот видите!

Я пожал плечами — глупо оправдываться, да и двое следующих ждут своей очереди.

Двое следующих в пределах отрицательной нормы. Декан оторопело смотрит на отвечающего. Старик добрый, но совестливый, корит студента:

— Можно обмануть педагога, родителей, начальство; науку обмануть нельзя.

С этими словами возвращает зачетку. Выпроваживает ласково, но настойчиво:

— Идите, голубчик, вам еще надо потрудиться.

Третий получает зачетку, как только начинает излагать идею ответа.

Старик ощетинился, резкие нотки в голосе. Раздражен, раздосадован. Обманули.

— Не готовы!

Декану неловко передо мной. Мне неловко перед ним. Велико желание отыграться, сказать что-нибудь заковыристое, что-нибудь о доверии, о либерализме: «Вас не обманули, профессор. По сравнению с вами я неисправимый либерал». Не сказал. Деньги нужны. А то еще передумает и турнет с кафедры. День кажется непомерно долгим. Собираюсь прерваться на обед, но не успеваю. Всех срочно приглашают в ректорат. Рекомендовано прервать сдачу зачетов и явиться незамедлительно. Вообще ассистентов на подобные сборища не зовут, но сегодня особый случай. Болен шеф, и доцент Ковальчук тоже болен. Кому-то надо представлять кафедру лесоустройства.

Пока иду по первому этажу, пять или шесть человек останавливают, интересуются, что случилось. Пожимаю плечами. Во-первых, не знаю. Во-вторых, не понимаю, почему это всех интересует. Домыслы самые невероятные: пожар в академическом корпусе, взрыв в химлаборатории, кто-то выбросился из окна или кого-то выбросили в окно. Еще говорят об ограблении. В ректорате полно народу, все взволнованы.