Без музыки - [131]

В одночасье оголили редакцию — всех, кто был причастен к статье, посвятили в рядовые… А что же Полонов? Он объявился в день бюро. Мы вернулись из обкома, а нам сообщают: «Звонил Полонов. Из Москвы звонил. Голос, говорят, бодрый. Велел держаться. Подмога грядет». И тут нас как прорвало, словно Ю. Полонов стоял перед нами. «Поздно, — говорим. — А еще, — говорим, — сволочь он. И вообще пшел вон!» Утром нас действительно ждал сюрприз: одна из всесоюзных газет перепечатала «Слепых всадников». Помню, как редактор развернул газету, долго изучал статью, затем устало откинулся на спинку кресла и сказал тихо, но очень внятно: «Без сокращения напечатали». Затем поднялся и стал собирать свои вещи, выдергивая попеременно ящики стола…

Рука моего нового знакомого сжалась и повторила судорожное движение, как если бы ему самому приходилось выдергивать эти ящики.

— Главная, поражающая сила была не в самой статье — в послесловии. Оно начиналось такими словами: «Читателям небезынтересно будет узнать, какова же реакция на столь принципиальное и серьезное выступление газеты. Сообщаем…» И далее рассказывалось о заседании бюро и выводах, сделанных на нем. И вновь редакцию сотрясали телефонные звонки. Нам суждено было пережить «второе пришествие», на этот раз доброжелателей… Мы тихо ликовали, обком безмолвствовал, а Матвей Матвеевич мрачнел. На третий день самолетом прилетели двое московских корреспондентов и с ними Ю. Полонов.

Рассказывая, мой собеседник, видимо, ни разу не усомнился, что времени ему не хватит; мне даже подумалось, что ему будто бы заранее известно и о задержке, и о том, как велика будет эта задержка. И суетливость, которая поначалу показалась приметной в его движениях, исчезла.

Мой стихийный знакомый потер руки, и опять в его речи почувствовалось возбуждение. И не будь мы на похоронах, я бы счел его состояние схожим с восторженностью. И точно так же, как в начале его рассказа, я повторил про себя: «Ему нравится вспоминать».

— Ю. Полонов, — мой собеседник называл покойного только так, — был всегда уверен в своей правоте. Вы не согласны?

— Согласен, отчего же?

— Вот именно… Вот именно… — И опять этот сиротливый жест, руки схвачены в замок, шевеление пальцами. — Он любил побеждать и трудно переживал неудачи. И «Волгу», вырулившую на летное поле для встречи корреспондентов, тоже принял на свой счет. Он шел чуть впереди и, оглядываясь на москвичей, подмигивал им, словно давал взаймы оптимизма, которым был переполнен сам.

Когда же у машины произошла заминка и водитель попросил его не занимать место, сказав, что делает это не по своей воле, а по настоянию редакции, Полонов, скривившись, но сохраняя выражение превосходства на лице, бросил надменно, однако так, чтобы его услышали те двое, прилетевшие вместе с ним: «Такова благодарность холопов», — сказал он, брезгливо подчеркнув слово «холопов». Он еще не знал, что за его спиной стою я со сложенным вчетверо листком бумаги. И что это не просто листок, это приказ по редакции, имеющий десятидневную давность и дожидавшийся его. И что там вместо трубных звуков и гимнов, славящих победителя, есть малоприятная, но справедливая суть. Она немногословна, эта суть. Дни его отсутствия в редакции засчитывались как прогул, а сам он, Ю. Полонов, освобождался от должности по причине грубейшего нарушения трудовой дисциплины… Я показал приказ. Он никак не мог вникнуть в смысл написанного. И, видимо, не понял, не ощутил его до конца. Развел безвольно руками и сказал безвольно: «Я приехал, чтобы спасти вас». На большее его не хватило. Остальное положено было сказать мне. В последний момент я струсил. Я всегда боялся его. Я вычленил себя из общего списка. Сказал: «Они считают, что ты спасал себя. Тебе нужен был пьедестал, и ты поехал за ним в Москву. Они считают, что ты предал их. Они презирают тебя». Ю. Полонов вспыхнул, сорвался на крик: он будет жаловаться, будет бороться. А я лишь пожал плечами: некому жаловаться и не с кем бороться. Редактор освобожден от должности, а заместителю ты сам не станешь жаловаться. «Ты должен радоваться, — сказал я, — ты обрел равенство, к которому так стремился». — «Вы пожалеете об этом!»

В его голосе не было угрозы. Больше всего он желал обнадежить себя. Повернулся и пошел прочь.

Не знаю, так ли все было в задуманном нами сценарии или я где-то переусердствовал. Мне показалось, что он уйдет и я не доскажу главного. Я поспешил за ним и, комкая на ходу слова, стал объяснять ему, что сказанное мною лишь полуправда. На самом деле никакого приказа нет, он держит в руках неподписанную копию.

«Идиот, — сказал он. — Ты разыграл меня. — И тотчас к нему вернулась уверенность и даже снисходительность по отношению ко мне. — За такие штуки бьют по морде. Но ты мой друг, я прощаю тебя».

Я испугался его слов. Он слишком легко оправился от потрясения. Я заспешил еще больше.

«Ты меня неправильно понял, — сказал я. — Такой приказ был. Он подписан десять дней назад, когда до нас еще не дошел смысл твоего исчезновения. Сегодня я должен был поехать, чтобы встретить тебя и сделать все то, что я и сделал. Но утром редактор вызвал меня. — Тут я смутился и уточнил: — Наш бывший редактор. И на моих глазах разорвал этот приказ».