Без маски - [10]

Она неуверенно придвинулась к нему.

— Что же это? — спросила она, тяжело вздохнув.

— Комод, — сказал Сигген.

Анне поморгала глазами и снова перевела дух. Ей не удалось выразить свою радость так, как ей хотелось бы. Она только всё время сравнивала себя с ним.

— Спасибо тебе, — наконец выдавила она. — Ты очень добр, Сигген!

— Ты и вправду так думаешь? — спросил он, грустно улыбаясь, и почесал в затылке. — Я не знаю, что с тобой творится, но…

— Ничего, — поспешно сказала Анне. Она чувствовала, что боится его потерять, и, всхлипнув, добавила: — Я вот всё думаю о тебе! Этого, по-моему, достаточно!

— Но… никак ты плачешь? Это еще что за новости?

— Это всё оттого, что я так люблю тебя, а ты стоишь тут как дурень и мнешь кепку!

— Кабы только я знал, что это так… — Он прижал ее к себе, поднял на руки, и она обняла его за шею. Он осторожно опустил девушку на пол, потом посадил к себе на колени. Настороженным взглядом она глядела прямо перед собой. Казалось, ее покидала какая-то болезнь. Вдруг Анне испытующе заглянула ему в глаза, — они были голубые и озорные. Выражение их радовало ее.

В кухне надолго воцарилась тишина. В комнате тягостно и брюзгливо тикали старые стенные часы… Наконец раздались два глухих удара.

— Иисусе, — произнес вдруг Сигген, вскочив с места. — Неужто уже так поздно? Тебе ведь, верно, пора ложиться. Тебе же рано вставать в типографию?

— Да, — беззвучно сказала она, — да.

— Тогда я пойду, Анне. — Он замолчал и долго глядел на нее. — Но теперь между нами всё уладилось, не правда ли? Скажи…

Анне несколько раз кивнула головой, хотя на лице ее по-прежнему было какое-то странное выражение. В душе ее будто что-то растворялось, что-то чужое, лишнее и тяжелое. Она чувствовала себя почти освобожденной.

Сигген поднялся, надел кепку и взялся за ручку двери. Тогда она схватила его за руку и потянула за собой. Он слегка удивился, но покорился ей, как послушный ребенок.

Каждый вечер Сигген проводил в кухне. Каждый вечер он непременно должен был зайти в комнату к ее отцу. Мать по-прежнему сидела на краю кровати, но теперь уже Анне садилась рядом с матерью и облокачивалась на спинку кровати.

Такое счастье продолжалось четыре недели. И вдруг всё разом изменилось.

Как-то вечером они гуляли по Фьелльвейен. Погода стояла неважная, и на улице никого не было.

Анне почувствовала: с Сиггеном творится что-то неладное. Она догадывалась, из-за чего. Видно, разговоры о ней дошли и до Сиггена.

Он остановился и перевел дух.

— Я хочу спросить тебя кое о чем, Анне. Это правда, что ты бывала вместе с Ловисе и Хансине наверху у Тевсена, пока его старики жили за границей? Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да, — ответила Анне. У нее сразу пересохло во рту.

— Тогда я не понимаю, зачем ты послала за мной, Анне? — тихо и грустно вырвалось у него. — Я вовсе не желаю подбирать чужие объедки. Тебе это хорошо известно!

— Нет, нет! — сказала Анне, отпустив его руку. — Я не знаю, что сказать тебе, Сигген. Да и сказать-то мне нечего!

— Так это правда? — закричал Сигген. Он надеялся, что она станет возражать. Он так любил ее, что, если бы она только попыталась отрицать свою вину, он поверил бы ей.

— Я не знаю, как это случилось, — с горечью отвечала Анне. Она не избегала взгляда Сиггена. — Но я так устала от этой кухни, от этих долгих вечеров, от этой плиты, и скамьи, и кофейника! И я так ненавидела мою комнату и мою убогую постель!

— И не стыдно тебе, Анне! — вырвалось у Сиггена. Он стоял, удивленно глядя на нее. — Не стыдно тебе так говорить о своем доме, о своих. Ведь мы принадлежим к рабочей среде и должны гордиться этим. Как ты могла так поступить! Никогда бы не подумал, что ты способна на такое!

— Нет, мне не стыдно, — тихо сказала Анне. — Мне тоже хотелось побывать среди нарядной публики, посмотреть, что делается во всех этих шикарных домах, которые расписывают в газетах, во всех газетах… Да кроме того, они все такие добрые, и Тевсен, и Хаммер, да и другие тоже…

— Дьяволы! — выругался Сигген, потрясая в воздухе богатырским кулаком. Он готов был заплакать. — Больше им тебя не видать!

Анне снова заговорила всё тем же беззвучным голосом:

— Да, я прекрасно понимала, что нужна им только потому, что красивая и… но… но одно время я было думала, что я своя в этом обществе. И потом я не считала, что делаю что-то дурное. Ведь тогда я не была влюблена в тебя, а теперь…

— Когда это ты полюбила меня? — грубо спросил Сигген.

— Это было как-то вечером, когда я услыхала их разговор о Ловисе и Хансине. Они не знали, что я всё слышу. И тогда-то я разглядела по-настоящему их лица, их мерзкие холодные глаза и их презрительные улыбки… И тогда я поняла, что в их глазах я была самой последней девкой…

— Вот тогда и я стал хорош? — перебил ее Сигген.

— Да, тогда ты стал хорош, — прошептала Анне, проведя рукой по лбу, — тут я поняла, как ты мне дорог!

— Сначала ты смотрела сверху вниз на своих собственных родителей, а теперь пытаешься втащить в эту грязь и меня. Никогда бы не подумал, Анне, что ты такая.

— Я и сама этого не думала, — устало сказала Анне. — Я просто жаждала всех этих богатств. Мне нравилось, как у них там красиво, какие они нарядные и как легко тратят деньги. И всё-таки по временам они становились мне так противны, что я готова была убить их.