Без дорог - [43]

В низинах и на высоких местах отряд делал остановки, там брались показания по двум анероидам, из которых один был у проводника, а другой висел на ремне у техника. Показания аккуратно записывались в специальные бланки журнала. В такие минуты все соединялись вместе и перекидывались несколькими фразами. Техник спрашивал у Гаврилы названия новых речушек и мест и записывал их на планшете.

Зимник, заросший высокой травой, кустами смородины и малины, то поднимался на почти плоские выровненные междуречья, то, извиваясь змейкой, спускался в долинки, выбирая пологие скаты вдоль рек и рассох. Иногда техник останавливался, вытаскивал из полевой сумки эклиметр[112]и замерял уклоны. Когда спуски были круты и извилисты, он обгонял отряд, уходил вперед и, окликая проводника, брал направление засечкой на себя[113]. Работа спорилась, отряд быстро продвигался вперед.

Гаврила увидел на уцелевшем от пожара старом кедре двух белок и снял ружье.

— А ну-ка, Ванек, посмотрим, как ты умеешь стрелять! Интересно, готова ли белка к зиме?!

Ванюшка выбрал удобное место, приложился и выстрелил. Белка камнем полетела вниз и застряла на нижней ветке.

— Чем же, сынок, ты стрелял в нее? Смотри, как изрешетил! Остается нам только хвост один, а остальное собакам! Такую белку приемщик забракует! — сказал Гаврила, рассматривая совсем серую, с едва заметным коричневатым отливом на спине пушистую шерстку белки.

— Дробью, четвертым номером, батя, — смущенно ответил Ванек и, покраснев, отошел в сторону.

— А все ли они такие? Ежели все, то и промысел начинать можно, — продолжал Гаврила, обходя кедр и прицеливаясь в притаившуюся на самой вершине белку. Грянул выстрел, и белка, падая с сучка на сучок, наконец свалилась вниз.

— Вот глядите! — и он показал пробитую круглой пулей голову белки. — Нам сподручнее их из мелкоколиберки в носик стрелять. Пулька маленькая, застревает, а мех не портится. Для почина шкурку с собой возьмем! — и он, быстро сделав ножом надрезы, «чулком» содрал шкуру, а тушку бросил собакам.

— Хорошо стреляете! — похвалил техник и мечтательно добавил: — Нам бы медведя убить! Вот это дело бы было!

— А ну их к лешему! — огрызнулся Гаврила, — медведи к осени от жира причудливы и опасны бывают. Лучше уж с ними не встречаться!

Снова тронулись в путь.

У маленького ручейка лошадь стала пить воду, и Гаврила с сыном отстали. Техник поднялся в угор[114] и, пользуясь длинным прямым отрезком зимника за поворотом, далеко ушел вперед. Осматриваясь, чтобы определить новое направление, он заметил, как кусты смородины на пригорке зашевелились, а из-под них высунулась мохнатая медвежья морда. Медведю не хотелось уходить из ягодника. Зверь не спускал с техника маленьких глаз и замер на месте. Бросив планшет, техник быстро схватил централку, венул в патронник гильзу с жаканом[115] и, почти не целясь, навскидку, выстрелил в медвежью морду.

Неизвестно, попал он или нет, но медведь рявкнул и, раздвигая кусты, встал во весь рост на задние лапы. Ковыляя, подняв к груди передние лапы, он начал сползать с бугра к технику. Рыжов видел раскрытую с высунутым языком пасть, налитый кровью белок медвежьего глаза и, не имея сил вытащить из патронника раздутую от пули гильзу, схватился за висевший у пояса финский нож.

Человек замер на месте, не спуская с медведя расширенных от ужаса глаз. Но медведь почему-то на него не бросился сразу и, приготовив для ударов передние лапы с большими когтями, тоже замер на месте. Повернув в сторону голову, он смотрел на врага одним глазом, сверкая белком. Минуты и секунды казались Рыжову вечностью, но он стоял и ждал нападения со сжатым в правой руке ножом, а в левой держал централку с застрявшей гильзой. Увы, ружье стало бесполезным как раз тогда, когда стрелять второй раз было так удобно!

Трудно сказать, долго ли они еще так простояли бы? Но с зимника на выстрел примчались собаки и с лаем бросились к медведю. Зверь перевалился на бок, рявкнул и, шурша по кустам, бросился наутек. Огрызаясь, хрипя и лая, собаки ринулись за ним, и голоса их вскоре замерли вдалеке.

— В кого стрелял? — совсем рядом спросил Гаврила и с усмешкой посмотрел на побелевшее лицо техника.

От неожиданности Рыжов вздрогнул. Колени его затряслись, и не в силах удержаться на ногах он присел на сухую осеннюю траву. Вложив трясущейся рукой в ножны финку, тихо ответил:

— В медведя. Но, наверное, промахнулся! — и отдал Гавриле централку.

Впервые в жизни Рыжов понял, что значит «трясутся поджилки»… Пока Гаврила и Ванюша возились с его ружьем, он отсиживался на земле, скрывая, что не может стоять на ногах. Наконец с трудом поднялся с земли. Ноги в коленях продолжали непроизвольно дрожать. Глубоко вздохнув, он попросил закурить.

— Не пристрелялся еще к ружью… — сказал он смущенно, — должно быть высит оно у меня.

— Всяко бывает! — отозвался Гаврила. — А велик ли мишка был? Далеконько ушел! Собак не слышно.

— Да, пожалуй, когда на задних лапах стоял, с меня! А может чуть и поболее! — в раздумье ответил техник.

Гаврила посмотрел на техника, покачал недоверчиво головой и, раздвигая траву, зашагал по зимнику. «Вот уж у страха глаза велики», — подумал проводник, но ничего не сказал и строго посмотрел на сына, который весело улыбался, едва сдерживая смех.