Без четвертой стены - [91]

Анка отдала все, на что была способна. Обогнав в последнем отрезке свою соперницу метров на семь, миновала финишную черту. Секундомеры засекли время. Объявили результат. Следующая пара приготовилась ко второму забегу.

Крещение ипподрома состоялось, светлая мечта Миколы Спиридоныча сбылась. Радость и гордость? Да. Этого не скрыть. Но почему одолевают сомнения? Что такое? Они густеют, эти сомнения, крепнут. Впору встать, уйти в степь. Будь что будет, только не на его глазах… Дочурки! Стелка, Маринка! Вам отдал отец больше, чем мог дать. Обе лошади, на которых вам выходить, умницы, красавицы. Все предвидел: на тренировках ни единого сбоя. Реакция, резвость, режим — все, все проверено, испытано.

Третий, четвертый. Пятый заезд.

На кругу четыре соперницы. Дистанция две тысячи четыреста метров. Развязали руки мужику, и он снова завертел свою трещотку. Фоторепортеры, кинохроникеры, прижавшись к деревянному барьеру, — иные выскочили и на бровку, — без конца перезаряжают свои камеры. «Ипподром в глухой степи», — появится завтра сухим заголовком в газете и далее: «…создан на общественных началах силами энтузиастов»; «Так целинники образовали конный завод…»

Какой еще заголовок прибавится, когда на беговую арену выйдут дочери Героя Социалистического Труда Миколы Громового?

Успех соревнований заметно шел по возрастающей. И венчать этот успех или уронить, «снять с него шапку» — удел Марины и Стеллы.

Сегодня нет касс тотализатора, так что куша не сорвешь, поиграть не удастся. Сегодня спорт в его классическом достоинстве, а не азарт рубля.

Объявлена пара Громовых. Под Стеллой двухлетняя кобыла Олимпиада, под Мариной того же возраста жеребец Степняк.

Держись, Микола, уйми волнение. Хватит дрожать! Соберись, сосредоточься.

Изящная, чистокровная, каурой масти Олимпиада и отличной выездки смоляно-вороной Степняк вышли на старт. Трибуны ждали гвоздя программы. Так вот он каков, этот гвоздь: жокеи — женщины! И сколь непохожи одна на другую были лошади, столь разнились между собой и их седоки.

Олимпиада и Степняк взяли старт.

Стелла, крупная, большерукая, осанистая, одетая в желтый камзол и малинового цвета галифе, горделиво подняв голову, прямо со старта задала своей лошади аллюр, годный разве только для самой короткой дистанции. По трибунам прошелестело: девка зарвется, не рассчитала трассу. Зрители затаились. Раздражающие и лошадей и наездников свист, крики, шум смолкли. Олимпиада, послушная Стелле, с ходу оторвалась от Степняка, уверенно набирала скорость. Стелла оглянулась: Степняк шел на два корпуса сзади. Мало, отец наказывал: не только первой, но и с рекордом.

— Вперед, Олимпиада, вперед!

Марина в белой рубахе апаш и черных с белыми лампасами галифе казалась одним целым с атласно-черным конем.

В сравнении со своей сестрой Марина выглядела миниатюрной, легкой. Длинногривый рослый Степняк с сильно изогнутой шеей, с глазами большими, влажными и горячими, казалось, не скакал — плыл, без каких-либо усилий перебирая в воздухе крепкими, сухими ногами.

Так, так, думал Громовой, пока все идет как по нотам. Секунды сокращаются. Сил у обеих достаточно. Только бы не оступиться, не потерять резвость, не сорвать дыхание.

Публика, догадавшись, что гвоздь-то, оказывается, еще впереди, вновь взорвалась криками, свистом, повскакала с мест.

И Красновидову не сиделось, ему невтерпеж было поделиться впечатлениями. Он стал пробиваться между рядами туда, где сидела с другими актерами Ксюша.

Красновидов протискивался к ней, раскинув руки, словно хотел сграбастать весь ипподром вместе со зрителями.

— Вы посмотрите, какое зрелище! Какое единение и противоборство! Борьба, спор, соревнование, здесь всё в одном узле. И все до единого захлестнуты одним: что будет, чем кончится.

Кто-то крикнул: «Да тише ты, размахался».

— Вы чувствуете, — тормошил он Ксюшу, — эту силищу, это раздолье страстей?!

Ксюша сидела скучная и, пожалуй, единственная, не проявлявшая особого внимания к бегам, но Красновидов ее умилил. Она его таким еще не видела.

— Нет, это единение, этот контакт зрителя с жокеем! Они же вдохновляют друг друга, вы чувствуете? — не успокаивался он.

И, тут же забыв, что говорил, о чем думал, заорал на всю трибуну поставленным голосом:

— Степняк, наддай! Аллюр, Степняк!

Ему импонировала наездница, хрупкая, легко парящая над Степняком. Но прошел миг, и он снова с тем же азартом пристал к Ксюше:

— Нет, вы заметили? На арене исполнители заняты только действием? А? На арене ложь — катастрофа, провал; бездействие — выход из игры. Почему же актер позволяет себе бездействовать, врать, а из игры не выходит? А?

Ксюша ему в ответ только улыбнулась, и он замолк.

Олимпиада шла во весь опор, сохраняя надежный разрыв. Вторая, третья четверть дистанции. Выкрики:

— Взяла!

— По-бе-да!

— Аллюр!

Стелла помнила правило: не допускай мысли, что соперник слабее тебя. Но поддержка зрителей, симпатии, оказавшиеся на стороне Олимпиады, стабильный разрыв и короткое время, оставшееся до финиша, приятно туманили голову. Предощущение сравнительно легко доставшейся победы, резвый ритмичный бег лошади, слитность ее с седоком придавали Стелле уверенности, поджигали спортивный азарт.