Без четвертой стены - [90]

Сидел Громовой сейчас у судейского столика, зорко оглядывал трибуны, посматривал на часы, записывал что-то, давал беглые распоряжения своим помощникам. А в памяти всплывали дни, недели, годы кропотливого, наполненного и сомнениями и радостями труда. Все ли учтено? Сегодня проверим, увидим. Провал или победа? Рекордисты или не годные никуда, кроме как возы возить, клячи? Ответственно, черт возьми.

Не робкого десятка, волевой, сдержанный Микола Спиридоныч чувствовал, как сегодня у него дрожат поджилки, одолевают несвойственные ему сомнения. Не сидится ему на месте, лихорадит от нетерпения: скорее, скорее бы начался забег. Надо «размочить», увидеть лошадей на беговой дорожке, услышать реакцию трибун, засечь взмах флажка на финише и первую лошадь, что пронесется мимо судейского стола. И первого счастливца наездника. И скорее бы, скорее.

Ударили в колокол.

Началось.

В первом гите на кобыле Анке скакал завклубом совхоза «Полтавский». В паре с Анкой шла гнедая четырехлетка Веста под наездником из Воронежа. Молодой парень, ветеринарный врач Алик Трофимов приехал на целину по путевке райкома партии. Профессия ветеринара помогла Громовому обнаружить в Трофимове призвание к конному спорту.

Микола Спиридоныч оглянулся на трибуны, и невольная улыбка расплылась по его грубому, избитому степными ветрами, темно-бронзовому лицу: какой-то хлопец, поднявшись с места, тузил соседа, громко приговаривая: «Продул, продул!» Сосед, отбиваясь, мазал его растаявшим мороженым по лицу, по волосам. Хлопец терпел, не утирался, хохотал, закатываясь: «Проду-ул!»

Не снимая улыбки, посмотрел на иностранцев: ах вы, пестроклетчатые сычи. Непробиваемое равнодушие! Ну и физиономии, ни дна вам, ни покрышки. А наши? Конноспортивные доки? Не заинтересованы? Вежливо снисходительны? И только? Таких лошадей, как Анка и Веста, видали-перевидали? Но и Громового вы, ребята, хорошо знаете: он ведь без сенсаций не обойдется. Задумался: «А какая она будет, эта сенсация? Со щитом или на щите? Загадка».

Мужик, что трещал трещоткой, надоел всем, нервировал. Его связали. И треск умолк.

Анка и Веста шли последнюю четверть. Веста не раз пыталась настигнуть свою соперницу, порой казалось, что Анка сорвется, потеряет резвость, уступит, еще момент и… Но Веста не воспользовалась этим моментом. Так футболист, бывает, взяв мяч, идет на ворота, остается уже один на один с вратарем, но, не в силах преодолеть волнения, страха: «а вдруг промажу», заводится, упускает мяч.

Громовой знал обеих лошадей хорошо. Пришельцы. Данные есть, но уже крепко подпорчены. Бывали под многими жокеями, играли на рядовых бегах, когда порой берут не резвостью лошади, а сговором между наездниками, кому быть первым. Пусть скачут. У Громового не сговоришься, это и лошади знают.

Блуждала улыбка на лице Миколы Спиридоныча, то возникала, то пряталась в складках у рта, в морщинках под глазами, и у него едва заметно подергивался подбородок. Увидел в ложе артистов. Улыбка стала широкой, откровенной: этот народный артист, на вид, как сразу показалось, такой строгий, подтянутый, превратился в «бегаша»: то вскочит, перегнется через барьер, кричит, машет руками, то хватается за голову, тормошит справа-слева соседей.

Откуда знать Миколе Спиридонычу, что народный артист всю жизнь предан власти страстей человеческих, предан до самозабвения. А спорт, цирк — это стихия, предел его удивлений.

Красновидова беспрестанно и давно волнует вопрос: почему арена так тянет к себе публику? Во все века, во все эпохи. Что в ней такое заключено? Чем, какой магией она рождает живые, бурные, полностью раскрепощенные страсти? Забили мяч в ворота. Что в этом? Пустяк. А что делается с публикой? Ошибка игрока, боксера, фехтовальщика рождает бури самых искренних переживаний.

Почему на театре не «болеют»? Не негодуют так открыто и беспощадно, если актер соврал? Красновидов убеждался, что арена располагает к  п р а в д е  уже самой архитектоникой, она открыта зрителям со всех сторон, освобождена от кулис. Вся тайна действия как на ладони, никуда не скроешься. Спина, профиль, фас — все на виду, все «стреляет», кругом глаза: хочешь соврать, а не можешь. Как это необходимо нашему Театру! Вот сейчас он нисколько не жалел, что их задержали в «Полтавском». Упустить такое зрелище! Драматизм поединка на открытой арене, совершенно бесспорно, не только не ослабевает, наоборот, усиливается живостью, свободным, во всю мочь, подключением публики к событию, в котором каждая секунда исполнена напряженного движения, страсти, огорчений и радости. Эмоции зрителя усиливаются простором обозрения.

Красновидов оглядывался вокруг и диву давался. Вон один, в синей сатиновой рубахе с расстегнутым воротом, болея за лошадь, охрип, у него от волнения и азарта горловой спазм, но он, безголосый, шлет вдогон седоку советы, наказы, и невдомек ему, что не только седок — сосед уже не слышит, что он там высипывает. А рядом колхозница — дивчина, на шелковом платье жакет с орденом в петлице. Посмотреть на ее лицо — одно умиление: то вытягивается от досады, то расплывается, мрачнеет, сияет, подергивается, и, видно, забыла про все на свете, вся отдана любованию красотой животных, ловкостью ездоков. Кого ни возьми, ни одного равнодушного, безучастного.