Без четвертой стены - [73]

Диалог Искры и лейтенанта Кучерова из первого акта:

«— За тобой сейчас придет бричка.

— Зачем? Куда?

— Не спрашивай. Оружие, документы, орден — все это получишь в Протвине у Бойкого. Запомнил?

У дверей стукнули два раза, потом еще раз.

— Ну, поправляйся».

Трактор перестал тарахтеть. Тишина.

Конечно, сейчас Красновидов был убежден: не встреться он с актрисой, в которой увидел почти фотографическое сходство с прототипом героини, пьеса лежала бы у него в столе до бесконечности. Шинкаревой надо давать роль и начинать работу.

Вспомнилось письмо Лежнева:

«Героине предстоит играть два возраста, по авторскому замыслу — разрыв в пятнадцать лет. Подумай, как это осуществить одной актрисе».

Прав старик. А что, если поделить роль пополам? Первую половину играет Шинкарева, а вторую — актриса постарше. Кто? Надо посоветоваться с Ксюшей.

Кому, какому актеру послужит моделью для будущего образа он — участник событий, названный в пьесе Максимом Кучеровым?

Он думал о Флейшере: эту роль надо сделать крупно, нестандартно, Флейшер гибок, умен, тонко и цепко схватывает тайные мысли людей. Виктор Валдаев, вот кто создаст Флейшера!

Красновидов почувствовал, что устал от двойного напряжения: создания пьесы и неостываемого мучительного воспоминания военного прошлого.

Процесс рождения художественного образа неисповедим, а любая попытка рассказать словами или описать его обречена на неуспех. А если даже это кому и удается, то самому процессу будет нанесен ущерб, ибо расшифрованный образ сразу лишится таинства, магической своей неуловимости. Художественный образ, в сущности, защищен от постороннего вмешательства, что и создает вечную тайну его происхождения и неиссякаемой притягательности.

Олег Борисович вернулся к обеду. Около школы стояла бежевая «Победа». Молодой человек в коричневом костюме и в очках с золотой оправой, худощавый, большеносый, еще издали приветствовал его.

Олег Борисович подошел ближе, они поздоровались, и молодой человек, не скрывая смущения, стал извиняться:

— Понимаете, так получилось, не смог побывать у вас на концерте. Жалко. Надо ведь этой буре нагрянуть, задавила хлеба, пришлось выехать, а совхоз-то знаете какой? Одних колосовых около двадцати тысяч гектаров. Ну вот и опоздал. Вы уж извините, пожалуйста.

Молодой человек оказался директором совхоза. Валерий Михайлович Кудинов, так его звали, ленинградец, агроном, два года назад по путевке горкома партии направлен в Аманкарагай, чтобы основать целинный совхоз. Поехал с радостью, за дело взялся горячо, народ подобрался деловой, энергичный. И в первый же год только что вспаханная земля дала неожиданно обильный урожай. Совхозникам посыпались награды, большие деньги. Кудинова премировали «Победой». Доверие, авторитет. Ну и, конечно, ответом за все — новый трудовой прилив, желание не уронить завоеванного.

— Я ведь чего бы хотел, Олег Борисович, свозить вас и ваших артистов на стан, показать хозяйство, откушать щей, поесть белого хлеба из нашей целинной муки. Вы ведь небось впервые на степь попали?

— Впервые.

— Вот и зовите всех, сейчас подойдут еще два газика, уместимся. Мы быстро туда и обратно, до концерта вполне успеете еще и отдохнуть.

— У нас выезд, — сказал Красновидов.

— Знаю, Олег Борисович, это рядом, километров семь, в нашем же хозяйстве. Клуба, правда, нет, там две бригады живут в палатках. Но зато березнячок, озерко с черными лебедями, место красивое.

Красновидов попросил разрешения поговорить с группой, узнать, как она себя чувствует, и тогда дать ответ.

Ребята отдыхали, Эльга Алиташова мыла голову, Шинкарева, увидев вошедшего Красновидова, захлопнула дневник и поспешно спрятала его под подушку. Берзин и Семенова спали, Герасимов ремонтировал баян, а остальные пошли гулять, зашли за ними целинники и увели.

Ехать в степь согласилась только Ксюша. Газики не понадобились, поехали на директорской «Победе». Кудинов вел машину спокойно, бережно.

— Новой не дадут, — сказал он, как бы объясняя, почему едет осторожно и не быстро. — Здесь ведь ухабов много, ну, а машина одна.

Красновидов смотрел на директора с заднего сиденья и думал: не такого он представлял себе целинного князя с тысячами гектаров земли. Богатыря хотел увидеть, громогласного, огромного, в сапогах и суконной тужурке. И вот тебе, пожалуйста, в очках, двадцативосьмилетний юноша — и богатырь!

Ведет Кудинов машину по своим угодьям, кругом золотая пшеничная гладь. Охотно, без восклицаний, азбучно просто рассказывает.

— Ранние посевы здесь погибают. Попадут под июньский суховей и сгорают. Ищем более подходящие сроки, учимся слушать дыхание земли, изучаем капризы погоды. При всходе ростки-то нежные. Чуть суховей — в пепел. А тут недавно дней пять подряд бушевал такой ветер, что местами вместе со всходами унес и плодородный слой земли, а он здесь невелик, совсем невелик.

— Какая причина этих бурь? — спросил Красновидов.

— Пустыня рядом. Она как жаровня, раскаляет воздух, гонит его к нам. Образуется такой, как бы сказать, воздуховорот. Ну и пиши пропало. Прямо бедствие, хуже потопа. Вчерашний шквал был сильнее, резче, чем прошедший, но локальней. Он не поземкой шел, а как-то сверху ударил и вроде бы разбился о землю. Вы, конечно, чудом отделались так благополучно. Мы тут, по правде сказать, переволновались. Высылали трактора, они часа четыре подряд рыскали по степи. У одного трактора кабину сорвало, парень едва живой приволокся. В лазарете лежит.