Без четвертой стены - [69]

— Что смухортились, старожилы? — разговаривал Святополк. — Начадило вам здесь, нафурычило?

Лицо его от воды просыхало, становилось зебристым и еще более грязным.

— Друзите ведра на крышу, топите очаги, рису хотим.

Старики не понимали ни звука, но улыбались, кивали головами.

— Не бельмекаете? Ваше счастье, рисом, видать, не богаты.

Он снова побежал с ведерком к кринице, орал оттуда:

— Эй, старожилы, Аят не пересох? Вода бар?

— Бар, бар, — оживились старожилы, — вода бар, якши вода.

— Эй, артисты!

Артисты, измученные, еле живые, вышли уже из автобуса размяться.

— Хотите, отвезу на речку?

Он вернулся с ведерком, стоял перед артистами оживший, забыл, что показал себя ничтожеством и трусом.

— Дайте мне ведро, — попросил Красновидов.

Святополк отдал ведро, Красновидов ополоснул его, пошел к источнику, набрал воды и принес ребятам:

— Пейте.

Ребята пили нежадно, лишь промочили глотки, вода была соленая, с гнилью и мутная от пыли.

— Сколько отсюда до Аманкарагая? — спросил Красновидов у местных.

Старик казах, стоявший поодаль, понял вопрос. Присняв шапку, он поглядел в сторону, словно бы прикидывая, где этот Аманкарагай, указал рукой:

— Так… клометр сорока чтырь бар.

— Врешь, дед, — встрял Святополк, — у тебя километры пешие, а дорога здесь огиб дает, через Албай. Все пятьдесят будет.

— Йок, — старик мотнул шапкой, — йок пятсят, Албай не надо. Албай прав, Аманкарагай прам.

Красновидов вывел среднее: сорок — пятьдесят километров, посмотрел на часы, было около двух. Он подошел к артистам, стоявшим поодаль.

— Друзья, недалеко отсюда река. Есть предложение помыться. Времени в обрез, но если сюрпризов не будет, к концерту мы можем приехать вовремя.

— Уста-али.

— Я понимаю. Но ради чего мы отдали столько сил? Чтобы зря прокатиться? Что думают женщины?

— Надо потерпеть, — сказала Ксюша, — а концерт дать, потом отдохнем, Маринку можно от концерта освободить.

Маринка услыхала, обиделась:

— Как это?! Все так все. — Она посмотрела на забинтованные руки. — Бинты сниму, выступлю, а потом опять забинтую, вот и все.

Поехали на речку. Казахи провожали их, добродушно подняв вверх руки, словно моля аллаха помочь им в пути.

Аят — воробью по колено. Пылевая буря забила русло, текла не вода, а жижа.

Догадались выкопать в прибрежном песке лунки, там оказалась чистая, прохладная вода. Сняли потные комбинезоны, вытрясли их, помылись. И стали походить на людей. Святополк драил автобус, оплескивая из ведерка, чесал язык:

— Что, ухайдакались? Э-э, брат, это вам не в цирке. Степь, она, стерва, с причудами. Кого невзлюбит, сразу к богу в рай. Ее никакими тракторами не укротишь, дикая она, вот что.

Он прогундосил какой-то блатной мотив, вытер о тряпку руки, ударил сапогом по скату.

— Жрать хочется. Поедим?

— Поедим, — подхватил Красновидов, подходя к Святополку, тронул его за локоть, отвел в сторонку и так, чтоб никто не слышал, сказал ему: — Слушайте, Святополк, у меня нет никакого желания вас перевоспитывать, но на время поездки хочу предупредить: прекратите мат, держите себя в рамках, обращайтесь с актерами вежливо, если не хотите, чтобы в конце маршрута у вас были неприятности. Вы освобождены из-под надзора условно. Не заставляйте меня вам об этом напоминать. Я человек жесткий и слов на ветер не бросаю. Это понятно?

— По-ня-атно, — процедил тот.

Подумал: «Подрезать его, что ли, сексота?» Вслух сказал:

— А ты меня научишь вежливости этой, начальник?

— Захотите — научу, не захотите — заставлю.

Святополк прищурил глаз.

— Что ж, по рукам — и мир.

Протянул Красновидову огромную пятерню.

— Идет?

— Идет.

Но руки не подал.

Пошел к ребятам. И Святополк двинулся за ним. Развернули свертки, ели хлеб пополам с пылью, остатки вчерашней, взятой в клубном буфете, колбасы. Угостили Святополка, и он начал изгиляться перед уставшими ребятами:

— А Олег ваш Борисович — молоток, ребята, факт. С таким не пропадешь, уважаю таких. И вы… молотки. Ей-богу, мне бы на годок к вам в компанию, я бы антагонистом перестал быть. Антагонист знаете что такое? Это в переводе на здешний язык — ссыльный.

Красновидов напоминающе сказал:

— Святопо-олк!

Тот осекся:

— Завязал, начальник.

Кинул в рот крошки от бутерброда, нахмурился.

В Аманкарагай приехали засветло. Перед клубом толпился народ. Курили, катались на велосипедах; ребятишки, завидев автобус, побежали по деревне: «Артисты приехали, ставить будут!»

Группу артистов пришел встречать парторг совхоза. Представился, пожал всем руки.

— Волновались.

Он говорил приподнято-празднично, в его поведении замечалась та особенная возбужденность, которая овладевает людьми, впервые увидевшими живых артистов не на сцене, а наяву.

— Звонили уже из области, тоже волновались: где бригада. Буря — неприятное дело. С дальних станов поприезжали, жалуются — трактора занесло, десятки гектаров полёглого хлеба. Потери будут, ну и… гм, гм — оргвыводы. У нас тут тоже понаворочало, краем, правда, задело. Устраивайтесь, товарищи, ждем с нетерпением. Народ у нас с Большой земли: херсонцы, одесситы, харьковчане. Деревенские, конечно. Не знаю, как уместятся, зал на сто пятьдесят, а втиснется человек пятьсот, если не поболе: из других совхозов тоже понаехало.