Бьется пульс Конго - [51]

Ниточка оборвалась, когда не менее ненавистные солдаты начали творить злодеяния. Мулеле был прав. Правительство, которое посылало своих солдат против народа, не могло управлять страной. Он был прав, когда говорил, что правительство в Киквите снова отворило дверь бельгийцам и думало только об обогащении. Налоги, налоги и еще раз налоги, точно так же как при бельгийцах. Ничто не изменилось, разве только то, что темными делами теперь занимались свои же соотечественники.

Серьезные обвинения против правительства выдвинуло руководство профсоюзов Конго в открытом письме, опубликованном 1 марта 1963 года в газете «Африк реэль». Вот несколько цифр оттуда, они говорят сами за себя: министр получает сто тридцать тысяч франков в месяц, депутат парламента — семьдесят тысяч, а рабочий — две тысячи семьсот франков. Не довольствуясь этим, политики и парламентарии использовали свое положение для того, чтобы обогащаться самым бесстыдным образом. Одна группа политиков приобрела в центре Брюсселя отель «Плацца». Министры торговали драгоценными камнями. Полиция задержала министра провинциального правительства, контрабандно продававшего неотшлифованные алмазы. Крупный скандал был вызван тем, что парламентарии контрабандным путем вывезли в Европу слоновую кость, а на вырученные деньги — около двенадцати миллионов франков — кутили за границей. Министерства провинциальных правительств развили не менее кипучую деятельность. Так, например, правительство Экваториальной провинции не могло указать, на какие цели истратило сто семьдесят миллионов конголезских франков; в бывшей провинции Леопольдвиль растраты достигли внушительной цифры — двенадцати миллионов конголезских франков. И ни для кого не было секретом, что министры и депутаты, используя свои должности, выступают в роли посредников и торговцев лицензиями, а то и берут себе лицензии на доходные импортно-экспортные операции. Народная молва откровенно окрестила таких господ «десятипроцентными депутатами».

В Лучиме партизаны сожгли маслоочистительный завод, захватили грузовики португальских купцов, утопили паромы, разрушили деревянный мост. Значительный район оказался отрезанным от остальной провинции, и партизаны стали неограниченными хозяевами на территории диаметром примерно в сто километров. Они вышли победителями из стычки с солдатами Национальной армии Конго, и тогда правительство в Леопольдвиле направило в Киквит батальон парашютистов. Он был усилен жандармским батальоном, в который влились жандармы Чомбе, и вскоре маленький город стал походить на военный лагерь.

В больницу непрерывно привозили раненых — солдат и гражданских лиц, друзей и врагов. Солдаты при подавлении восстаний несли большие потери. Обычно подобная операция выглядела так: солдаты окружали деревню, одних мужчин убивали, а других доставляли в Киквит в качестве «военнопленных». Там их допрашивали, избивали и увозили. Что было с ними дальше — мне неизвестно. Репрессии, разумеется, приводили лишь к дальнейшему расширению повстанческого движения. Жители деревень, подвергшихся репрессиям, убегали в джунгли и присоединялись к повстанцам.

К сожалению, движение Мулеле позднее претерпело значительные изменения и утратило свою революционную сущность. Первоначально политическое движение сопротивления, ставившее перед собой задачу коренного изменения режима, превратилось в оппозицию местным властям. К этому следует добавить вражду крестьян к европейским поселенцам и исконные требования жителей: «Вон колониалистов и миссионеров!» В конечном счете возникло крестьянское движение, которому не хватало политического руководства. Оно пересилило первоначальные намерения сподвижников Мулеле.

Повстанцы поджигали плантации и маслоочистительные заводы, угрожали христианским миссиям, а во многих местах просто грабили их и пускали «красного петуха». Иногда миссионеров убивали. Впрочем, до «штурма» им почти всегда присылали требование покинуть миссию. В Киквите правительственные чиновники передвигались в сопровождении телохранителей. Паника охватила даже персонал больницы, и мы все нашили на халаты красные кресты. Господин министр и мои коллеги даже нарисовали красные кресты на окнах своих домов. Европейцы из близких и дальних селений устремились в город, их примеру последовали многие деревенские жители, которые боялись попасть в водоворот событий. Однако часто им было трудно принять правильное решение. Если в деревне появлялись сторонники Мулеле, жителям приходилось следовать за ними. Если же приходили солдаты, то населению в любом случае было худо, независимо от того, сочувствовали они Мулеле или нет. Ездить по дорогам стало опасно. Паромы были погребены на дне рек. Города Гунгу и Булунгу находились в руках повстанцев, но господин Лета уверял, что его кабинет полностью контролирует положение.

Тогда центральное правительство прислало комиссара, облеченного чрезвычайными полномочиями… Этот господин Экамба, по профессии бармен, немедленно низложил правительство Лета и передал власть армии.

В больнице оказывали медицинскую помощь и врагам и друзьям. Здесь матата кончалась. Отчасти это объяснялось тем, что после завершения «операции» наемники не обращали внимания на раненых, если не убивали их на месте. С другой стороны, наша решительная позиция нейтралитета внушала всем уважение. Тот, кто переступал порог больницы, был табу. Для раненых солдат мы выделили отдельный корпус, а гражданских лиц, получивших ранения, размещали между другими хирургическими больными, чтобы они меньше бросались в глаза. Солдаты получали в основном легкие травмы, преимущественно от стрел, но встречались и тяжелые ранения, нанесенные выстрелами из охотничьих и шомпольных ружей старого образца. Лишь позднее, когда у повстанцев появилось оружие, которое они отобрали у солдат и полицейских, стали поступать раненые, пострадавшие от огня из карабинов. О масштабах боев говорят некоторые цифры. В марте у нас было, например, сорок пять раненых солдат, из них одна треть с тяжелыми ранениями. Притом это была лишь ничтожная часть раненых. Остальные, попав в руки повстанцев, распростились с жизнью. Многих подобрали вертолеты и доставили в военный госпиталь Леопольдвиля. Между тем в мае, когда восстание было уже почти подавлено, правительственные газеты сообщали, что погибло всего лишь одиннадцать солдат. О жертвах среди гражданского населения газеты вообще не писали.