Бьется пульс Конго - [44]

Посмотрим, что происходило в провинции Квилу, где я теперь жил и, естественно, стал свидетелем развертывавшихся событий. Что происходило здесь, то происходило и повсюду.

Министр финансов Квилу на первом же заседании парламента провел бюджет, предусматривавший выплату сорока миллионов франков депутатам парламента и членам правительства. Такой господин получал в месяц от восьмидесяти до ста тысяч франков, рабочий же — едва две тысячи. Население роптало. Когда недовольство усилилось, жандармы стали хватать всех, кто казался им подозрительным. В парламенте выступил депутат Качунга. Я не был с ним знаком лично, но много о нем слышал. Качунга с самого начала считался нежелательным оппозиционером, его называли коммунистом. «Коммунистами» были для правительства все, кто критиковал его действия.

Качунга осуждал аресты в городе, разоблачал произвол полиции и чиновников, протестовал против ограбления казны, возмущался расточительностью депутатов и членов правительства, которые всячески старались отправиться в командировку за казенный счет и, где только можно, обогатиться. Один министр, например, не постеснялся закупить судно с грузом рыбы и продать ее затем населению по спекулятивным ценам.

Качунга разоблачал спекулянтов, которые взвинтили цены на маниоку с двухсот до шестисот франков за мешок.

Оказалось, что господин Качунга опасный мятежник. Он должен был исчезнуть.

В правительстве было много противоречий, что объяснялось разными причинами. Девять десятых парламентариев входили в Партию африканской солидарности, но почти все принадлежали к ее правому крылу. Министр планирования Мунгул-Диака, представлявший левое крыло этой партии, был моим хорошим знакомым. Я лечил его по поводу растяжения плеча. Когда лечение подходило к концу, я прямо спросил:

— Вас, я слышал, считают коммунистом. Вы, и правда, коммунист?

— Чего только не говорят, — ответил он, разразившись смехом и показав ряд великолепных зубов. — Может быть, потому, что я организовал в городе потребительский кооператив и общественную бойню.

— А может, потому, что вы были в кабинете министров Гизенги в Стэнливиле?

— Возможно. Мне не могут простить, что я несколько месяцев был дипломатическим представителем Гизенги в Пекине. Однако это еще не значит, что я коммунист.

— Как вы оцениваете положение? Люди ведь не очень довольны, насколько я слышал?

— У них есть для этого все основания.

— А делается что-нибудь?

— Это не просто. Сверху трудно что-либо сделать при нынешнем составе правительства, а как действовать снизу, люди еще не знают.

— А вы? Что можете сделать вы?

— Тоже немного.

Больше он ничего не сказал, да и как он мог довериться чужому человеку? Два месяца спустя он вместе с министром народного образования был смещен и исключен из Партии африканской солидарности по обвинению в коммунизме. В чем выражались коммунистические взгляды Мунгул-Диакн, не было указано, но он принадлежал к левому крылу партии, от которого надо было отмежеваться, когда вспыхнул мятеж. Следовательно, требовались жертвы.

Вскоре после этого я по долгу службы встретился с министром внутренних дел центрального правительства Камитату. Он часто приезжал в Киквит, чтобы и у нас контролировать соблюдение законности. Наш короткий разговор весьма характерен. К чести министра, надо сказать, что он передо мной не держался как «его превосходительство».

— Как дела в больнице? — спросил он, по-видимому, только из вежливости.

— Не очень хорошо, — ответил я чистосердечно. — Из Леопольдвиля давно не поступает никаких медикаментов, хотя они крайне нужны.

— У вас же есть свой министр здравоохранения.

— Да, конечно. Он делает все, что может, но безуспешно.

— Я разузнаю в Леопольдвиле, в чем дело.

— Спасибо, — сказал я холодно. Он протянул мне на прощание руку.

— Вы, кажется, настроены пессимистично.

— А вы?

— Ну… И я тоже, — сознался он.

Министр внутренних дел Квилу также лечился у меня. Когда лечение было закончено, он сказал:

— Пришлите мне счет, господин доктор.

— У меня к вам просьба иного рода, — сказал я.

— Пожалуйста!

— Три дня назад вы ведь были в Маси-Манимба?

— Да. Я праздновал день рождения, я ведь там родился.

— Камитату тоже был? Он, говорят, прилетел в собственном самолете.

— Верно. Мы друзья.

— Вероятно, пир был на славу. Выпили много пива, подавали кур, жаркое из козлятины, даже быков на вертеле!

Он засмеялся.

— Я не знал, что это вас интересует, а то непременно пригласил бы вас.

— Речь не обо мне, а о больнице, о санитарах, служащих, рабочих.

— Как это понимать?

— Допустим, вы санитар, у вас большая семья, а жалованья уже четыре месяца как не платят. Между тем министр устраивает трехдневный праздник…

— Понимаю, доктор. За неделю вопрос о жалованье будет улажен.

Он сдержал слово. Он также был членом Партии африканской солидарности, окончил семинарию Св. Игнатия и активно участвовал в работе Католического союза. Таковы противоречия нашей жизни.

Министр сельского хозяйства появился на политической арене в качестве агента компании «Левер» еще до того, как стал руководителем Партии африканской солидарности в Брабанте. В 1960 году он был председателем партии Движение католических семей. Однажды вечером, когда наступила приятная прохлада, мы сидели с ним в баре и пили пиво. Министр был в хорошем настроении. Разговор коснулся тракторов, и я спросил, рентабельно ли применять их в Конго. Ведь сельское хозяйство здесь ведется еще экстенсивно.