Бетховен - [39]

В августе 1810 года она жила в Теплице, в Богемии, рядом с Гёте. Если верить Ромену Роллану, великий человек вел себя с молодой женщиной не лучшим образом: бес толкал его в ребро, и он распускал руки. Беттина пользовалась этим, чтобы твердить ему о Бетховене, но без особого успеха. У Гёте — гения поэзии, драматургии, романистики, светоча мысли, разностороннего ума — был один недостаток: он ничего не понимал в музыке. Величайшие композиторы, в частности Франц Шуберт, облекали его стихи в чудесные звуки, но он оставался бесчувственным к музыкальному гению. Наверное, это вина его окружения: его «музыкальный советник» и друг, профессор музыки Карл Фридрих Цельтер, довольно ограниченный музыкант и к тому же святоша, увидел в оратории «Христос на Масличной горе» «бесстыдство, основа и цель коего — вечная смерть». Этот напыщенный дурак корил Бетховена за то, что он «употребляет палицу Геркулеса, чтобы избивать ею мух», и «пожимал плечами, глядя на такую растрату таланта с целью щегольнуть пустячками». Репутация Бетховена в глазах Гёте складывалась из таких суждений. Беттина была этим возмущена. В декабре 1810 года она написала Гёте резкое письмо, сказав всё, что думает о Цельтере, — пылкое письмо, практически манифест:

«Цельтеру не следует равняться с Бетховеном; в музыке он деревянный чурбан. Он может сносить всем известное не потому, что понимает, но потому, что приучен к этому, как осел к своей поклаже. ‹…› Сила любого искусства в том, что оно отторгает смерть и ведет человека на небеса; но там, где стоят на страже филистимляне, он унижен и острижен: то, что должно быть свободным изъявлением воли и жизни — не более чем механизм, а потому можно сколько угодно ждать, надеяться и верить — ничего не выйдет».

Гёте отнесся к этому письму невозмутимо и ответил Беттине просто: «В твоей головке родятся невероятные причуды, за которые я не хочу читать тебе нотаций и огорчать тебя». Несколько месяцев спустя, выйдя замуж и решившись, наконец, признаться в этом Гёте, она возобновила свой натиск в пользу Бетховена, но без большого успеха: Гёте оставался глух.

Бетховен не имел ни видного положения в обществе, ни состояния. Он не обладал ни жизненной сметкой, ни лукавством, чтобы делать карьеру. В глазах Его Превосходительства советника Иоганна Вольфганга фон Гёте это не говорило в его пользу И потом, его музыка… Очень возможно, что фанатичная настойчивость Беттины в конце концов начала раздражать Гёте, тем более что их отношения уже не были безоблачными. Но не одна Беттина мечтала о встрече между двумя носителями немецкого гения: среди друзей Бетховена был молодой человек из прекрасной семьи — Франц Олива, банкир, что не мешало ему быть образованным музыкантом. Иногда он, как и другие, исполнял при Бетховене роль секретаря. И вот его отправили гонцом к Гёте с письмом от упорного Людвига. Впрочем, в письме он выказывал величайшее смирение: «Беттина Брентано уверила меня, что Вы примете меня благосклонно и даже дружески. Я не могу и помыслить о таком приеме: ведь я в состоянии приблизиться к Вам лишь с величайшим благоговением, с невыразимо глубоким чувством преклонения перед Вашими великолепными творениями».

Гёте получил письмо 4 мая 1811 года. На сей раз он ответит — без спешки. И Бетховен два месяца спустя наконец-то получит долгожданный знак: великий человек получил его дружеское письмо через посредство герра фон Оливы с превеликим удовольствием; он никогда не слышал ни одного из его произведений, исполняемых великими музыкантами, и не надеялся иметь однажды случай увидеть их автора за роялем и насладиться его необыкновенными дарованиями. И далее: «Добрая Беттина Брентано, несомненно, заслуживает оказанного ей Вами участия. Она говорит о Вас с восхищением и живейшей симпатией и считает часы, проведенные с Вами, среди счастливейших в своей жизни. ‹…› Вы наверное найдете в Веймаре прием, достойный Ваших заслуг. Но никто так не заинтересован в Вашем приезде, как я, от всего сердца благодарящий Вас за всё добро, что Вы мне уже сделали».

Эти слова — образец дипломатического лицемерия, но Бетховен ликует. Гёте, великий Гёте ответил ему! Наверное, он умерил бы свой восторг, если бы знал, что сказал писатель о его музыке своему другу Сюльпису Буассере, пока Олива, бывший у него в гостях, играл ему одно из произведений Бетховена: «Искусство это стремится всё объять, но при том всегда растворяется в элементарном, хотя порой и сопряженном с нескончаемой красотой. Вот, взгляните-ка, чем не дьявольская вещь, и вот здесь, какую прелесть, какое великолепие сотворил этот человек, да только не выдержал, бедняга, его уже нет, да и не могло быть иначе: кто так балансирует на краю бездны, тот должен погибнуть или сойти с ума, здесь пощады не жди». «Нам, старикам, впору впасть в ярость, когда мир вокруг нас приходит в упадок, возвращаясь к своему исходному состоянию, пока — но когда? Бог весть — не начнется обновление». Человек эпохи Просвещения смотрит, как старый мир погибает под ударами романтизма, нанесенными и им самим, и от этого безутешен. А встречи Бетховена с Гёте, краткие и бурные, состоятся только в следующем году.