«Бесы» вчера и сегодня - [21]

«Я обязан неверие заявить, — шагал по комнате Кириллов. — Для меня нет выше идеи, что бога нет. За меня человеческая история. Человек только и делал, что выдумывал бога. <…> Я один во всемирной истории не захотел первый раз выдумывать бога»^{25}.

Смысл странных, на первый взгляд, идей Кириллова в том, что он хочет доказать: человек должен стать нравственно равен Богу, то есть сам быть Богом. Но если он перестанет верить в Него сейчас, когда он не поднялся до Его уровня, то он убьёт себя (т. е. Кириллов, скорее всего, подразумевает здесь убийство нравственное, а не физическое).

«Если сознаешь (что Бога нет, но ты сам как Бог — нравственно идеальный человек, — Л. Г.) — ты царь, и уже не убьёшь себя сам, а будешь жить в самой главной славе. Но один, тот, кто первый, должен убить себя сам непременно, иначе, кто же начнёт и докажет?»

Но Кириллов, хотя и готов пожертвовать собой, чтобы показать путь нравственного обновления человечества, всё же, боится смерти. «Я ужасно несчастен, ибо ужасно боюсь. Страх есть проклятие человека… Но я заявлю своеволие, я обязан уверовать, что не верю. Я начну и кончу, и дверь отворю. И спасу. Только это одно спасёт всех людей и в следующем же поколении переродит физически; ибо в теперешнем физическом виде, сколько я думал, нельзя быть человеку без прежнего бога никак».^{26}

В этой теории Кириллова Достоевский показывает готовность молодого поколения пожертвовать собой для будущего счастья. Здесь мы видим также зародыши индивидуализма «сверхчеловека», нашедшего позднее отражение в книгах немецкого философа Фридриха Ницше, в теориях русских символистов А. Л. Волынского, Д. С. Мережковского, В. И. Иванова и др., которые в идеях и мыслях Кириллова, Ставрогина и Шатова нашли источники для своей жизненной философии.

Ещё одну теорию в романе проповедует Иван Павлович Шатов, которого Достоевский описывает без иронии, с уважением. В его уста Достоевский вложил немало собственных идей и представлений о судьбах народа, о путях достижения для него лучшей жизни.

Михайловский Николай Константинович

(1842–1904) — публицист, критик, теоретик народничества. В качестве рецензента журнала «Отечественные записки» участвовал в обсуждении романа Достоевского «Бесы»

Шатов говорит о цели народной, о его стремление к лучшему, как о поиске Боге, но в данном случае надо учитывать, что Богом и верой называли свои идеалы и другие авторы, в том числе и теоретик народничества Н. К. Михайловский в работе о Достоевском «Жестокий талант». И сам Достоевский в «Дневнике писателя» 1873 года говорит о цели, как о Боге, например, о Герцене: «Отдаляясь от народа, он, естественно, потерял и Бога». Так же понимал Бога Достоевского — как положительный идеал — публицист и будущий нарком просвещения большевистской России А. В. Луначарский. В своей речи, произнесенной в 1921 году на торжестве в честь столетия со дня рождения писателя, он сказал:

«У Достоевского был этот Бог, <…>. У него было огромное, мучительное, постепенно вырабатывающееся credo. У него была своя, совсем особенная манера преломлять свои переживания сквозь призму своего сознания. Он был до такой степени исполнен своим Богом, он был в такой мере одержим мыслеобразами, что является для нас столько же художником, сколько пророком и публицистом. То и другое у него неразрывно сливается»^{27}.

Именно в этом смысле рассуждает о Боге, как об идеале, о цели бытия народного Иван Шатов:

«Цель всего движения народного, во всяком народе и во всякий период его бытия, есть единственно лишь искание Бога, Бога своего, непременно собственного. И вера в него, как единого истинного. <…> Никогда не было ещё народа без религии, то есть без понятия о добре и зле. У всякого народа есть своё собственное понятие о зле и добре, своё собственное зло и добро…»

Шатов говорит, что он превозносит народ до Бога, подтверждая свою мысль о Боге, как о цели, к которой должен стремиться народ:

«Народ — это тело божие. Да и было ли когда-нибудь иначе? Всякий народ до тех пор и народ, пока имеет своего Бога особого, а всех остальных на свете богов исключает без всякого примирения; <…> Евреи жили лишь для того, чтобы дождаться бога истинного и оставили миру бога истинного. Греки боготворили природу и завещали миру свою религию, т. е. философию и искусство. Рим боготворил народ в государстве и завещал народам государство. Франция в продолжение всей своей длинной истории была одним лишь воплощением идеи римского бога и ударилась в атеизм…»^{28}

Таким образом, Достоевский устами Шатова говорит, что всякий народ, если он хочет быть великим, должен иметь свою цель и стремиться к каким-то идеалам. Народ, не имеющий Бога — цели, не умеющий ради этой цели трудиться, обречён на исчезновение. И обращаясь к Ставрогину, как к представителю русской революционной организации, Шатов предсказывает:

«Вы атеист, потому что вы барич, последний барич. Вы потеряли различие зла и добра, потому что свой народ перестали узнавать. Идёт новое поколение, прямо из сердца народного, и не узнаете его вовсе ни вы, ни Верховенские, сын и отец, ни я, потому что я тоже барич, сын вашего крепостного лакея Пашки… Слушайте, добудьте Бога трудом; вся суть в этом, или исчезнете, как подлая плесень; трудом добудьте».