Бесы с Владимирской горки - [64]
А Маша Ковалева, стоявшая в толпе вместе с другими, почувствовала, что болезнь возвращается. Моровица вновь начала штурм, приставила лестницу к крепостным стенам ее тела, бросила в атаку сотни солдат с острыми мечами и пиками, луками, стрелами. Киевица ощутила одновременно сотню уколов…
Сотни и сотни людей по всему Киеву уже были больны, их губы пересохли, тела охватывал жар.
Почему она оставила их «Йорика» дома? Кем бы он ни был, он один мог отогнать ее болезнь. Но, увы, не мог полностью исцелить ее и весь Город.
– Вы ждете второго ребенка? – бросились к певице сразу две телекамеры.
– А кто его отец?
– Он уже знает об этом?…
– Без комментариев! – Попросту проигнорировав информационную утечку, певица демонстративно швырнула на пол свое репринтное издание и гордо пошла прочь, чеканя шаг, прямо на ходу стаскивая с себя черную рясу. Одна из камер засеменила за ней в ожидании финала стриптиза, и в расступившейся перед «звездою» толпе Маша увидела Киевского Демона в костюме Богдана Хмельницкого.
А стоявший рядом (претендент № 2) – монах-ди-джей внезапно завыл страшным голосом:
– Я – привидение Черного Монаха с картины. Я – мертвец! Я – вампир, который живет двести лет. Моя душа скрыта в этом портрете… Двести лет, подобно Дракуле, я пытаюсь найти свою возлюбленную, деву, с которой меня разлучили… и если я не отыщу ее здесь… вам не поздоровится… всем! Вместо любви я нашлю на вас черную смерть… черную тучу ворон и летучих мышей!
Он извивался и корчил ужасающие гримасы к полному восторгу толпы.
– Кто тут моя возлюбленная?!!! Может это ты? Или вы? – побежал он по кругу, вглядываясь в смеющиеся лица. – Нет, нет… вот она – Катерина Дображанская! – крикнул он. И наткнулся на Катин презрительный взгляд.
Но не растерялся.
– Ужас… ужас… горе мне! Моя возлюбленная отвергла меня. Убейте меня, отрежьте мне голову…
Но его кричащий и полный киноштампов вампирский монолог уже не мог произвести впечатления на Машу.
Брошенное убежавшей певицей репринтное издание упало прямо у ног Ковалевой, оказавшись на поверку «Своеручными записками Натальи Долгоруковой». И сейчас прямо с его страниц на Киевицу с укором смотрела гравюра с образом святой Варвары.
А на полях красовались яркие красночернильные заметки певицы:
Н. Д. умерла от чумы в 1771 году
Михайловский монастырь, 1870-е гг
Но нужно ли свидетельства большего, чем сами чудеса и исцеления от честных этих святой Великомученицы мощей, что происходят в Святомихайливскому Золотоверхому Киевском монастыре
Дмитрий Ростовский «Четьи-Минеи»
– Ты действительно думал, что я упырь? – Федор засмеялся, это предположение явно польстило ему.
– Как иначе объяснить все, что с тобой происходит? Все изменения.
– Может, князь Дмитрий Долгоруков и впрямь стал упырем, и от его проклятия случилась чума… А может, был лишь несчастным человеком, которого лишили любви и молодым упекли в монастырь. Как и меня. Куда еще девать всех неугодных отроков и отроковиц? Бог дал – Бог взял. Только я себя взять не дам… Адью и прощай – закончилось мое житие монастырское! – только тут Алеша приметил, что в руке у приятеля узел из простыни, набитый нехитрыми пожитками.
Выходило, «упырь» не пытается войти в монастырь, а уходит отсюда. Навсегда.
– И раз уже тебе любопытно, ни дедом, ни прадедом князь Долгоруков мне не был.
– Но сходство с портретом?
– А коли наш звонарь Захарий имеет некоторое сходство с образом святого Петра в алтаре, ты заподозришь, что он – святой Петр? – язвительно переспросил приятеля Федор. – Да и сама литография весьма отдаленное сходство с портретом имеет. Я ведь видел вчера изображение Дмитрия Долгорукова в Лавре… Все это сходство, сродство Подлудкин один углядел. Он тоже в упыри меня желал записать. И денег мне дал, чтобы я об отце, деде, прадеде ему рассказал. А мне ли трудно нарассказывать всякого? Такая уж у нас, у горемычных сирот, доля-судьба – коль нет у тебя отца, значит, кто угодно твоим отцом может быть. Хоть князь, хоть сам царь! Но я полагал, уж ты-то точно знаешь от дядьки… Меня еще в малолетстве на ступенях монастырских нашли. А все истории о моем знатном роде я уже сам сочинил.
Федор помолчал.
– А вот Петруша и верно был из Танских… За прадеда-упыря он и смерть свою принял. Кто ж не слышал о полковнике Киевском, о живом мертвеце? Знаешь, что там, в Лавре, случилось? Заболел наш Петруша, помирал, молил меня привезти его сюда, в наш монастырь… А дядька твой его не пустил!
– Потому что Петр стал упырем? – тихо проговорил Алексей.
– Потому что было видно, что Петр умирает! А коли умрет кто-то у нас в Златоверхом от холеры, выходит, не такой уж и неприступный для смерти наш монастырь.
– От холеры? Но ведь Петра убили? Или нет? Как ты оказался там? Откуда ты знаешь все это? – вскинулся Алексей.
– Я пошел на похороны в Лавру с Петром, – угрюмо признался Федор. – Без послушания знамо – ушел не спросясь, не благословясь. Хотел поддержку ему оказать. Он же совсем малец еще… был. А из нашей братии с ним никто не пошел. Даже ты. А я был там. Я все – ВСЕ видел! Я и привез сюда Петра с похорон. А дядька твой запер перед нами ворота. Почему, не знаешь?
