Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают - [89]

Дом Достоевского во Флоренции мне показал старый стэнфордский однокашник, поэт Евгений Осташевский, который к тому времени уже два года как жил на Виа Гвиччардини, и маршрут его пробежек неизменно пролегал мимо «Дома Идиота». Евгений со своей женой Ойей готовились уехать из Италии, и вечером после Санта-Кроче мы с Максом провели пару часов, помогая им освободить квартиру. Забив несколько чемоданов старыми вещами и обувью, мы собрались отнести их в металлический контейнер для церковных пожертвований, стоявший в паре кварталов от квартиры. «Когда-нибудь это будет носить архиепископ», – заметил Евгений, засовывая в пластиковый пакет женскую мандаринового цвета кожаную куртку. Воздух на улице был тяжелый и горячий. Максу дали чемодан без ручки, и он стойко прижимал его к груди. Позднее за ужином мы неплохо выпили, и кьянти на фоне жары и усталости ударило мне в голову. Воспоминания о том вечере у меня остались путаные, но я помню, как Евгений сказал, что если сейчас, в 2009 году, ему снова пришлось бы учиться в колледже, он занялся бы исламским фундаментализмом, поскольку в современном мире это самое богатое и значительное культурное явление.

– Серьезно? – спросила я. – А литературой ты бы заниматься не стал?

Он пристально посмотрел на меня.

– А ты бы стала заниматься литературой? Зная то, что знаешь сейчас?

Я поразмыслила над этим.

– Для исламского фундаментализма я слишком поверхностна, – ответила я. – Понимаешь… если это не что-то красивое…

– Ну, он в своем роде красив, в нем есть красивые аспекты. – Евгений принялся что-то рассказывать о математической красоте изощренных террористических информационных сетей. Я вдруг уставилась в потолок – на пятно, напоминавшее отчлененный нос. – … Как Достоевский, – говорил тем временем Евгений, и я вновь включила внимание. – Это ровно то же самое.

Я пыталась снова поймать нить беседы.

– В смысле, как «Бесы»?

– Да, как «Бесы». «Он если верует, то не верует, что он верует. Если же не верует, то не верует, что он не верует»? – сказал Евгений, эта фраза в романе принадлежала Кириллову. – И не только как «Бесы»…

Исламский фундаментализм – это Великий инквизитор и Подпольный человек, это то, что экзистенциалисты называют «страшной свободой», переосмысление иррационального маргинализованными людьми – просто в пику науке. Я безуспешно пыталась представить, как посвящаю свою жизнь изучению исламского фундаментализма. Если мне не пофиг, то мне было бы пофиг, что мне не пофиг, а если мне пофиг, то мне было бы пофиг, что мне пофиг.

Когда мы уходили, Евгений подарил нам с Максом свою новую книжку «Жизнь и мнения диджея Спинозы». Я сразу же вспомнила диджея Спинозу, альтер эго Евгения, – мои первые курсы в Стэнфорде. Я вспомнила, как однажды в Сан-Франциско – Евгений только что уехал – тусовалась в узенькой квартирке, где обитали два немца, у одного в носу висела странная серьга, и все время создавалось впечатление, будто ему нужно высморкаться. Я видела, как одна девушка и впрямь потянулась, чтобы вытереть ему нос салфеткой, но это была серьга – то есть из металла.

Я заметила Матея, который у стойки наливал себе выпить. «И мне», – попросила я. Он плеснул джин-тоника в пластиковый стакан. Мы стояли в проходе на черную лестницу и молча пили, как вдруг к нам с угрожающим видом приблизился огромный, жутко пьяный русский. Он шагал прямо на Матея, словно собираясь пройти сквозь него, и остановился, лишь почти упершись в Матея своим пузом.

– Ты знаешь диджея Спинозу? – воинственно спросил он.

Матей пожал плечами и еле заметно отодвинулся; у него был кошачий талант – вероятно, плод многолетней практики – избегать потенциально опасных ситуаций.

– Ты знаешь диджея Спинозу? – рявкнул пьяный.

– Нет, – резко ответил Матей. – Я знаю Спинозу.

От Евгения и Ойи мы с Максом отправились назад через Арно в наше жилище, найденное с помощью одного из друзей Евгения, крошечную квартирку со скошенным потолком на последнем этаже древнего дома на Виа Винья-Веккия. Мы рухнули в маленькие односпальные кроватки и почти тут же заснули. Мне приснился диджей Спиноза. Во сне DJ Spinoza расшифровывалось как Don Juan Spinoza.

В три часа ночи я открыла глаза, сон улетел безвозвратно, и я пошла на кухню за водой. Окно смотрело на море залитых луной крыш. За ними вырисовывалась церковь Санта-Кроче, как бледно светящийся космический корабль, пронзающий небо своими похожими на ракеты шпилями. Я вспомнила описание у Стендаля: «…ее простая деревянная крыша, ее незаконченный фасад – все это так много говорит моей душе. Ах, если бы я мог забыть!.. Ко мне подошел монах. Вместо чувства гадливости, почти доходящего до физического отвращения, я ощутил к нему нечто вроде дружеской симпатии»[33] [Н. Рыкова]. Стендаль недолюбливал монахов, но этот стал исключением: он отпер Стендалю часовню с Сивиллами Вольтеррано.

Мои мысли перенеслись к чеховскому «Черному монаху», рассказу, который начинается с того, что однажды вечером молодой ученый приезжает в имение бывшего опекуна, знаменитого садовода, чьим деревьям угрожают надвигающиеся ночные заморозки. Этот ученый (его зовут Коврин, и он занимается психологией и философией) влюбляется в дочь садовода Таню. Они поженились. Как-то Коврин рассказывает Тане легенду о монахе в черном, который тысячу лет назад появился в песках Сирии или Аравии. От этого монаха проецируется мираж в форме другого монаха, движущегося по поверхности озера, и его видит сидящий вдалеке от того места рыбак. «От миража получился другой мираж, – объясняет Коврин, – так что образ черного монаха стал без конца передаваться из одного слоя атмосферы в другой» в Африке, Испании, Индии, за Северным полярным кругом, вплоть до Марса и Южного Креста.