Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают - [39]

Герой «Живого трупа» – Федор. Он женат, но все время проводит с цыганами. У него платонический роман с цыганской певицей. У жены, Лизы, – тоже платонический роман с лучшим другом Федора, которого, как ни странно, зовут Каренин. (И мать Каренина действительно зовут Анна Каренина.) Хотя Каренин испытывает ответные чувства, развитие их отношений с Лизой возможно, только если Федор даст развод. Тот, в свою очередь, не может развестись, поскольку это запятнает честь цыганской певицы. Отчаявшийся Федор решает наложить на себя руки и даже пишет предсмертную записку, но цыганка убеждает его, что можно поступить иначе: просто оставить одежду на берегу, а записку положить в карман. Все уверены, что он утонул, – в том числе Лиза и Каренин, которые вступают в брак. Но как раз в тот момент, когда новая жизнь должна наладиться наконец и для Федора, этого не случается. Имя он почему-то не меняет. На цыганской девушке не женится. Они ссорятся и расстаются. Федор не вылезает из кабака. «Я труп!» – кричит он, ударяя стаканом по столу. Тайна его личности в итоге раскрывается, и Лизу арестовывают за двоемужество. В отчаянии Федор стреляется. Труп живой превращается в труп обычный.

«Живой труп» основан на подлинной истории алкоголика по имени Гимер, который инсценировал самоубийство и был сослан в Сибирь. Пьесу очень хотели поставить в Московском художественном театре, но Толстой все время находил предлоги, чтобы отказать в постановке. «В ней семнадцать явлений, – говорил он. – Нужна вращающаяся сцена». Но истинная причина отказов Толстого стала известна гораздо позднее. Как выяснилось, Гимер каким-то образом узнал, что о нем написали пьесу, и, вернувшись из Сибири, явился в Ясную Поляну. Толстой взялся за судьбу этого несчастного человека, убедил его бросить выпивку и даже подыскал ему работу в том самом суде, где вынесли приговор. В свете «воскресения» Гимера в реальной жизни Толстой отказался от постановки «Живого трупа».

У этой странной истории еще более странный эпилог. Когда в 1908 году Толстой лежал в лихорадке, один посетитель принес ему новость о том, что Гимер умер. «Труп теперь на самом деле мертв», – съязвил гость, но у Толстого стерлись все воспоминания не только о своем протеже, но и о существовании пьесы. Даже когда ему пересказали сюжет, он так и не вспомнил, что писал нечто подобное: «И я весьма, весьма счастлив, что эта пьеса улетучилась из моей головы, освободив место чему-то другому». Центральный вопрос Ваниного доклада – «Кто же такой живой труп?».

Его выступление вилось спиралями и кольцами, переливаясь на солнце. Сначала оказалось, что Федор у Толстого – на самом деле Федор Достоевский, которому в свое время пришлось пережить минуты перед расстрелом и пройти через Мертвый дом. Потом выяснилось, что Федор – это Федоров, философ-библиотекарь, веривший, что глобальная задача человечества – употребить все силы науки для упразднения смерти и воскрешения всех мертвых. Далее мы узнали, что живой труп – это Анна Каренина, которая погибла в романе как неверная жена и вернулась в пьесе как теща. Потом речь пошла об Иисусе Христе, чью гробницу через три дня и три ночи нашли пустой: ведь что такое Бог Толстого, как не живой труп? И что такое сам Толстой?

Банкет в тот вечер затянулся до десяти или одиннадцати. Развлекательную часть обеспечивали студенты Академии аккордеона имени Льва Толстого – мальчики от шести до пятнадцати лет, которые уже научились манерам добродушных ностальгирующих старичков[14]. Даже самые мелкие из них, с крошечными аккордеончиками, многозначительно улыбались, кивали и даже подмигивали аудитории.

Но сначала я пошла в гостиницу, где приняла душ и надела льняное платье. Многие из международных толстоведов поздравили меня со сменой одежды. Некоторые и впрямь думали, что у меня больше ничего с собой нет. Один русский белоэмигрант из Парижа пожал мне руку. «Сегодня вечером вы должны переодеться трижды, – сказал он, – чтобы наверстать упущенное».

За ужином прозвучало множество тостов. Особенно долгий и бессмысленный тост был произнесен неизвестным мне человеком в спортивной куртке; позднее я узнала, что это прапраправнук Толстого.

На следующее утро нас ожидал ранний подъем: заключительным мероприятием Международной толстовской конференции стала экскурсия в бывшее имение Антона Чехова. Маршрут от Ясной Поляны до Москвы занимает три часа, и Мелихово – прямо по пути. В этом отношении экскурсия имела, конечно, некоторый логистический резон. Но после пяти дней полного погружения в Толстого, мастера русского романа, казалось странным так беззаботно переключиться – только потому, что мы проезжаем мимо, – на Чехова, мастера русского рассказа и совершенно иного писателя.

Итак, после банкета, когда участники отправилась паковать свои чемоданы – мой-то, разумеется, так и не был распакован, – я вышла на балкон поразмышлять о Чехове. Воздух пах растениями и сигарным дымом, и мне вспомнился чудесный рассказ, который начинается с того, что молодой человек поздним весенним вечером приезжает в сельский дом своего бывшего опекуна, известного садовода. Ожидаются заморозки, и садовод с дочерью в панике, как бы не замерзли сады. Дочь решает не ложиться, чтобы присматривать, как жгут костры. Они с молодым человеком всю ночь гуляют сквозь ряды деревьев, кашляя и плача от дыма и наблюдая за работниками, которые подбрасывают в тлеющие костры навоз и мокрую солому. Я пыталась вспомнить, чем заканчивается рассказ. Ничем хорошим он не заканчивается.