Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают - [36]

Тем вечером я вышла покурить на свой балкон в гостинице для ученых. Через пару минут на соседнем балконе открылась дверь. Балконы находились совсем близко друг от друга, перила разделяло не больше десятка дюймов черного пространства. Из двери вышла пожилая женщина и застыла, сурово вглядываясь вдаль – наверное, обдумывая собственные мысли о Толстом. Затем она внезапно повернулась ко мне.

– Будьте добры, у вас не найдется огня? – спросила она.

Я выудила из кармана коробок, зажгла спичку и протянула ее к соседнему балкону. Женщина наклонилась и прикурила сигарету «Кент Лайт». Я решила воспользоваться этим моментом человеческого контакта и попросить у нее немного шампуня. (В гостиничных ванных шампуня не было, а мой затерялся вместе с чемоданом.) При упоминании шампуня по лицу женщины пронеслась какая-то сильная эмоция. Страх? Раздражение? Ненависть? Я утешала себя тем, что даю ей возможность попрактиковать смирение души.

– Минутку, – покорно произнесла соседка, словно прочтя мои мысли. Она положила сигарету на пепельницу. Дым ниткой струился вверх в безветренной ночи. Я нырнула в свою комнату, чтобы поискать емкость для шампуня, и выбрала керамическую кружку с изображением исторических белых ворот Ясной Поляны. Под картинкой стояла цитата из Л. Н. Толстого о том, как он не может без Ясной Поляны представить себе Россию.

Я протянула кружку через узкую бездну, и соседка налила туда из пластиковой бутылочки пенистую жидкость. Тут я поняла, что она делится со мной буквально последними каплями шампуня, которые она смешала с водой, чтобы получилось больше. Я сказала ей самые теплые слова благодарности, какие только смогла найти. Она в ответ с достоинством кивнула. Какое-то время мы стояли молча.

– У вас есть кошки или собаки? – в итоге спросила она.

– Нету, – ответила я. – А у вас?

– У меня в Москве изумительный кот.

* * *

«В имении Толстого Ясной Поляне совсем нет кошек», – так начинается известная монография Эми Манделкер «Анна Каренина в рамке». «Солнечные пятачки толстовского дома заняты не кошками, которые обычно олицетворяют домашний уют… а свернувшимися в кольца змеями… защитой от несущих заразу вредителей… Предков этих пресмыкающихся питомцев держала для ловли грызунов жена Толстого Софья Андреевна, боявшаяся кошек».

На второе утро конференции я обдумывала эти строчки, насчитав четырех кошек прямо в конференц-зале. Но, справедливости ради, в недостатке змей Ясную Поляну тоже упрекнуть нельзя. За завтраком один историк описывал, что он испытал, встретив змею прямо в архиве во время изучения маргиналий в толстовских книгах Канта.

– Ну хоть маргиналии оказались интересными? – спросил кто-то.

– Нет. Он вообще ничего не писал на полях, – ответил историк. И после паузы с триумфом в голосе добавил: – Но на некоторых страницах книги открываются сами!

– О?

– Да! Наверняка это и есть любимые страницы Толстого!

На утреннем заседании речь шла о Толстом и Руссо. Я пыталась вслушиваться, но мысли были поглощены змеями. Может, Толстого убили змеиным ядом?

– Французский критик Ролан Барт сказал, что наименее полезный предмет в литературной критике – это диалог писателей, – начала вторая докладчица. – Тем не менее сегодня я хочу поговорить о Толстом и Руссо.

Я вспомнила рассказ о Шерлоке Холмсе, где девушку-наследницу нашли при смерти в суррейском доме и она в судорогах, задыхаясь, произносит: «Банда! Пестрая банда!» Доктор Ватсон предположил, что девушку убила банда цыган, разбивших неподалеку табор и носивших пестрые платки в горошек. Но он ошибался. Наследница на самом деле говорила о редкой крапчатой индийской гадюке, которую злодей-отчим направил через вентиляционный ход в спальню девушки [а слово «band» означало не «банда», а «лента»].

Ее предсмертные слова, «пестрая лента», – один из первых примеров «ключа к разгадке» в детективной литературе. Нередко в роли ключа выступает знак, имеющий множественные значения: банда цыган, платок, гадюка. Но если «пестрая лента» – это ключ, размышляла я в полудреме, то что такое змея? Раздался громкий шум, и я рывком выпрямилась. Толстоведы аплодировали. Завершив выступление, вторая докладчица подвинула микрофон на столе к своему соседу.

– Самой важной природной стихией как для Толстого, так и для Руссо был воздух.

В поисках ключа к разгадке я гуляла по березовым аллеям Ясной Поляны. В пруду плавали змеи, создавая узоры из ряби. Здесь все было музеем. Эти змеи – тоже своего рода генетический музей. Здешние мухи летают сквозь поколения, они наверняка все знают, но ничего мне не расскажут. Я прошла по вьющейся тропке к могиле Толстого – поросшему травой холмику, похожему на рождественский торт «полено». В течение трех минут вглядывалась в него. В какой-то момент он, кажется, зашевелился. У толстовской пасеки я присела на лавку – не ту, которая любимая, а другую – и заглянула в урну. В ней было полно окурков и огуречных очистков.

Сидя в 1909 году на одном из этих пеньков, Толстой подписал свое тайное завещание. Права на все наследие он оставил Черткову и младшей дочери Саше, пламенной толстовке. Это был самый страшный из Сониных страхов: «Ты все права хочешь отдать Черткову, пусть внуки голодают!», – и она приняла меры, установив шпионаж и домашний надзор. Как-то провела полдня, наблюдая в бинокль за въездом в имение.