Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают - [35]

Мне понравилась моя заявка на исследование, которую я озаглавила «Смерть Толстого: естественные причины или убийство? Криминалистический анализ» и которая включала в себя исторический обзор лиц, имевших мотивы и возможности для убийства: «Будучи, пожалуй, одной из самых противоречивых общественных фигур в России, Толстой имел могущественных врагов. „Получены угрожающие убийством письма“, – пишет он в 1897 году, когда его деятельность по защите секты духоборов[12] вызвала гневные протесты со стороны Церкви и царя Николая, который даже приказал тайной полиции установить за ним надзор.

Как нередко бывает в подобных случаях, так называемые друзья внушали не меньшую тревогу – например, роем клубящиеся в Ясной Поляне паломники: непрерывно меняющаяся масса философов, бродяг, отчаянных голов, которых домашние окрестили „темными“. Среди этих непостоянных персонажей были морфинист, математически доказавший христианское учение; босоногий семидесятилетний швед, проповедовавший „простоту“ в одежде, которого в итоге выставили „за неприличное поведение“; слепой старообрядец, который, едва заслышав шаги Толстого, начинал выкрикивать: „Лжец!“, „Лицемер!“.

Тем временем завещание Толстого стало предметом жестких распрей в семейном кругу…»[13]

– Вы у меня определенно самый занятный студент, – сказала моя руководительница, когда я поведала ей о своей теории. – Толстой – убит! Ха-ха! Человеку было восемьдесят два года, он перенес удар!

– Именно поэтому его убийство было бы идеальным преступлением, – терпеливо объясняла я.

Администрацию убедить не удалось. Но мне тем не менее выдали тысячу долларов на презентацию доклада.

В аэропорт я опоздала. Регистрация на московский рейс уже закончилась. В самолет меня в итоге пустили, чего нельзя сказать о моем чемодане, который впоследствии напрочь исчез из информационной системы «Аэрофлота». Перелет – это как смерть: у тебя отбирают всё.

Поскольку в Ясной Поляне нет магазинов одежды, я была вынуждена все четыре дня конференции ходить в том же, в чем прилетела: шлепанцы, спортивные штаны, фланелевая рубаха. В самолете я надеялась поспать и оделась соответствующе. Некоторые международные толстоведы решили, что я из толстовцев и что, подобно Толстому и его последователям, дала зарок днями и ночами носить одни и те же сандалии и крестьянскую рубаху.

Международных толстоведов собралось человек двадцать пять. В перерывах между докладами о Толстом мы все вместе бродили по дому и саду Толстого, сидели на любимой лавке Толстого, восторгались ульями Толстого, восхищались любимой избушкой Толстого и старались увернуться от развращенных потомков любимых гусей Толстого – одно из этих полудиких созданий все-таки ущипнуло культурного семиотика.

Каждое утро я звонила в «Аэрофлот» справиться о чемодане.

– Ах, это вы, – вздыхал клерк. – Да, ваше заявление у меня перед глазами. Адрес: Ясная Поляна, дом Толстого. Как только мы найдем чемодан, сразу вышлем. А пока суд да дело, вам знакомо русское выражение «смирение души»?

В первое утро конференции специалист по Малевичу представил доклад об иконоборчестве Толстого и «Красном квадрате» Малевича. Он сказал, что Николай Ростов – это Красный квадрат. Остаток дня он просидел в позе глубокого страдания, погрузив лицо в ладони. Огромная текстолог в огромном сером платье, выступавшая за ним, весьма подробно изложила результаты нового исследования ранних редакций «Войны и мира». Остановив взгляд на среднем плане и не заглядывая в записи, она напевно говорила полуумоляющим, полуутверждающим тоном, словно произнося часовой тост.

Уже почти вернувшись на свое место, она вдруг снова выскочила и добавила:

– Об этих интереснейших изданиях мы еще послушаем в четверг!.. Если будем живы. – Среди международных толстоведов считалось модным завершать любое свое заявление о будущем этой оговоркой – аллюзией на поздние дневники Толстого. В 1881 году, после духовного перерождения, Толстой изменил своей практике завершать каждую дневниковую запись планами на следующий день и теперь просто писал: «Если буду жив». Мне вдруг пришло в голову, что в течение всего времени, начиная с 1881 года, Толстой знал, что его убьют.

Именно во время своего обращения Толстой решил отдать авторские права «народу». Это решение ввергло его в «борьбу не на жизнь, а на смерть» с женой Соней, которая вела домашние финансы и которая родила Толстому тринадцать детей. Толстой в итоге оставил ей права на все работы, написанные до 1881 года, но остальное отдал одному из «темных» – Владимиру Черткову, толстовцу, некогда дворянину, в фамилии которого содержится русское слово «черт».

Доктринер, известный своим «жестоким безразличием к человеческим слабостям», Чертков назначил себе миссию привести всю жизнь и все творчество Толстого в соответствие с принципами толстовства. Он стал постоянным компаньоном Толстого и постепенно подчинил редакторскому контролю все вновь написанное, включая дневники, где в том числе детальнейше описывалась супружеская жизнь Толстых. Соня так и не простила мужа. Толстые постоянно ссорились, порой допоздна. От их криков и рыданий сотрясались стены. Толстой орал, что уезжает в Америку, а Соня с воплями убегала в сад, угрожая самоубийством. По словам толстовского секретаря, Чертков успешно реализовывал свой план – морально устранить жену и завладеть рукописями. Во время этого бурного периода своего брака Толстой написал «Крейцерову сонату», новеллу, где похожий на него муж жестоко убивает жену, похожую на Соню. Любой, кто решится расследовать состав преступления в смерти Толстого, найдет в «Крейцеровой сонате» немало интересного.