Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают - [32]

– Это плохо, – наконец сказала она. – Вы отказываетесь от вашего исследовательского предложения только потому, что не подходите для этой конкретной работы в Беркли на этот конкретный год? – Она покачала головой. – Это плохо. Вы мне нравитесь, Элиф, и мне хочется, чтобы вы добились своей цели. Поэтому я вам говорю: если вы сейчас откажетесь от своего предложения, вероятность того, что комитет когда-нибудь еще даст вам грант, весьма невелика.

Из всех обстоятельств, которые в итоге привели меня в Самарканд, этот ультиматум был самым неожиданным. Или езжай в Узбекистан сейчас… или никогда больше не получишь университетское финансирование? Моим первым инстинктивным желанием было сказать, куда именно им следует засунуть свое финансирование. Но по трем причинам я передумала. Во-первых, при трезвом рассмотрении университетское финансирование и благоволение – это все же не то, на что можно запросто наплевать. Во-вторых, я в то время находилась под сильным влиянием «Женского портрета», книжки, где есть такая строчка: «Позднее она неоднократно напоминала себе, что бессмысленно сожалеть о своих великодушных заблуждениях»[11]. Поэтому я постоянно пересматривала свои консервативные решения и изменяла их в пользу «великодушных заблуждений», к которым, несомненно, относилась идея поехать в Самарканд, чтобы учить великий узбекский язык. В-третьих, я переживала несчастную любовь, и мне требовалось на время удалиться.

Этот план отчасти дал обратный результат, поскольку Эрик, мой парень еще по колледжу и один из тех, от кого мне хотелось удалиться, настоял, что поедет со мной по целому ряду собственных причин (забота о моей безопасности; вера – как потом выяснилось, небезосновательная – в то, что после поездки у нас будет много тем для разговоров; и какие-то смутные геополитические амбиции, предполагавшие абсолютное знание мира). Я невольно была растрогана. Пообещала спросить, во что ему обойдется поездка со мной. Как выяснилось, в сущий пустяк. Лишь пару сотен долларов должен был добавить мой дражайший к оплате за проживание в семье и даже за страховой полис на случай смерти или потери конечности – мне прислали его через несколько недель:

Жизнь: $25 000

Две конечности и более: $25 000

Одна конечность: $25 000

Большой и указательный палец: $6250

Максимальная сумма: $50 000 в случае необходимости репатриации застрахованного лица при чрезвычайных обстоятельствах или по медицинским причинам, а также репатриации тела.

Репатриация тела: покрывается, в том числе стоимость бальзамирования, кремации, а также минимальный необходимый контейнер для транспортировки.

Инструктаж проходил в средненьком вашингтонском отеле, полностью декорированном в лиловых тонах. В Программе по русскому языку и регионоведению участвовали тридцать пять студентов, из которых тридцать три отправлялись в Россию.

За первым ужином – «спагетти с овощами по-весеннему» на лиловых столах в лиловом зале – мы слушали выступление профессора лингвистики, который изобрел систему оценки навыков владения вторым языком. В основе его гениальной системы лежала идея оценки навыков по четырехбалльной шкале.

До меня вдруг дошло, что в этой комнате меня никто силком не держит. Определенно, куда более конструктивно можно было провести время, покупая солнцезащитную шляпу. (У меня черные волосы, а в Узбекистане очень солнечно – наряду с Лихтенштейном, это одна из двух стран мира, которые отделены от моря двумя государствами.) Профессор то ли не заметил, как я покидаю лиловый зал, то ли сделал вид. В лобби я поинтересовалась у консьержа с бейджиком «Альбрехт», где можно купить шляпу. Альбрехт предложил поискать ее по соседству, в Джорджтауне.

– Значит, мы здесь… – сказал он, поднося фирменную ручку отеля к карте. Но ручка продолжала парить в воздухе, словно вертолет. Альбрехт не смог найти наш отель. – Мне очень неловко, – извинился он. Его искренность произвела на меня сильное впечатление.

Во влажном вечернем воздухе над кирпичными улочками прямо на уровне глаз летали светлячки. Я как-то очутилась в магазине «Урбан аутфиттерз». Девчонки вокруг меня покупали какие-то совершенно неносибельные с виду вещи: просвечивающие платья с вырезом до пупка, джинсовые шорты длиной буквально два дюйма от талии до паха, стринги со стразами без всякого намека на эластичность. Я нашла жуткую белую шляпу не по размеру, купила ее и бегом бросилась в книжный «Барнс и Нобл».

Летящий в Ташкент студент-политолог Дэн был единственным, не считая меня, участником программы, кто тоже ехал в Узбекистан. Его внешность и манеры отличались неописуемой заурядностью, он походил на фоторобот. В самолете Дэн умудрился подружиться с группой из двенадцати узбекских и украинских студентов, которые учились в Америке по обмену. Во время пересадки во Франкфурте мы в два ряда сидели в зале ожидания, разглядывая фотоальбом юного узбека по имени Муратбек. Он был загорелый, с выцветшими волосами и постоянной ухмылкой. Любое его высказывание вне зависимости от языка завершалось восклицанием «класс!». «Turkcha gapirasizmi? – спросил он меня. – Ты говоришь по-турецки? Класс!»