Бессонный всадник - [3]

Глава третья, о том, почему реке лучше превратиться в озеро

Остановилась не одна Чаупиуаранга. Остановились и реки Чинче-Эпифанио Кинтана сообщил, что река Монсеррат совсем задурила, даже поросла тростником. Сесилио Лукано пришел из Уараутамбо – его послали продать картошку в Серро – и рассказал, что их река превращается в болотце. Только тогда и заподозрили мы, что с водой, вернее – под водой, творится какая-то пакость. Не помню, кто сказал: «Не иначе, как вдова…» И то, вдова Фелис не впервые наводила порчу.

– Да, больше некому.

– Сколько месяцев из дому не выходит.

– Хворает она.

– Нет, она ездила потолковать к донье Виктории, в Ракре…

–. Она может быть сразу в двух местах, – сказал Хуан Роблес, – Как-то вижу, она собирает цветы в ущелье Уманкатай, а потом узнаю, что в тот же самый день, в тот же час Пастрана продавал ей в Ондоресе ламий помет.

Тут в беседу вступил Пастрана.

– Мы сами виноваты, – с укором промолвил он. – Зачем мы ее обидели? Пожалели ей мяса, теперь платим.

На последний мясоед, когда мы готовили царское угощенье, вдова прислала к нам Обалдуя и велела «поскорее отправить ей полную суму жареного мяса». А Исаак Карвахаль ответил: «Хочет мяса твоя хозяйка, пускай деньги дает!» Вспомнили мы об этом и опечалились. Я как раз и передавал этот ответ, и Обалдуи нехорошо усмехнулся.

– И с чего вы такие склочные? – сказал дон Раймундо Эррера. – Не надоест? С Леандро-Дурака пример берете?

– Вспомните, дон Раймундо, про семью Минайя.

И вы, глава нашей общины, сразу побледнели. Был полдень. Мы сидели на площади, пока солнце греет, а то совсем замерзнешь у нас, в горах. Тут наши пончо стали тонкими, как бумага, и мы втянули под них руки. При одном имени Минайя дохнуло стужей. Это из-за них, несчастных, вдова наводит порчу. А несчастье их в том, что они – дети Бальдомеро Минайи, который возил контрабанду и тайно торговал водкой, но это бы ничего, хуже другое – он приходился братом вдове.

– Бедный дон Бальдомеро!

– Что ж он, не знал, с кем связался?

– Как не знать!

По злому ли умыслу или – что верней – по глупости Бальдомеро Минайя стал с ней тягаться из-за участка земли. Отец оставил им четыре надела, а Бальдомеро не отдал сестре Лечусапампу.[1] Мало того, когда они препирались перед мировым судьей, доном Магно Валье, Бальдомеро и скажи:

– Тебе потому она нужна, что совы – твои подружки!

Вдова, никогда не бывавшая замужем, тут же ушла. Пятилась она задом, чтобы никто не увидел ее спины.

– Насчет спины не наврал?

– Они никогда спины не покажут.

– Поклясться можешь?

– Душой своей клянусь!

Больше Бальдомеро Минайе не пришлось оскорблять сестру. А когда он собрался ее молить, у него уже онемели ноги. Сперва он думал, что устал. Оно и верно, устал, только с чего? К. утру он хромал, через месяц завел палку, потом и палка не помогала, ноги совсем обмякли. И не у него одного. На всех Минайя накатила такая гадкая немочь. Что-то мешало им ходить. Всякого, кто звался Минайя, так и тянуло присесть. Минайя за Минайей, неутомимые плясуны и плясуньи, бравые мужчины, молодые женщины, едва волочили ноги. Тогда еще праздновали дни святых; и вот, на святого Иосифа, ни один Минайя не смог плясать. Они испугались, запросили пощады, но ничто им не помогло – ни мольбы, ни брань. Авелино Минайя доковылял до самой доньи Виктории, но она не приняла подарков, не пожелала перечить подруге. Через три месяца после суда Минайи решили идти к вдове с повинной. Элисео, Медардо и Росаура кое-как доплелись до ее дома. Упрямая вдова не вышла, а Обалдуй передал, чтобы они «немедленно вернули Лечусапампу и Вадопуну» (теперь еще и Вадопуну!). Они предложили тысячу монет. Обалдуй засмеялся и закрыл двери. У Элисео хватило ума сразу уехать в Оройю, а родня его слишком любила свою землю. На той же неделе у них отнялись ноги, сидят – а не встанут! Вот мы и подумали, когда река захромала, что это ей мстит за что-нибудь вдова. Только вы, дон Раймундо, твердили свое:

– Нет, не ее это дело!

– А чье же?

Тогда вы посмотрели на нас с гневом, с досадой, с жалостью, которые застилают иногда ваш взор, и сказали:

– Все знают, кто наводит немочь.

Мы, однако, решили пошвырять камни в дверь колдунье. Дон Магно Валье это одобрил, власти не возражали, и мы пошли швырять. Ответом был хохот. Мы разозлились, потом испугались навалились всем скопом на дверь, чтобы разом расстаться с долгами, но потревожили одних лишь пауков. Вечером дон Калисто сказал, что накануне встретил бесову подружку в поместье Чинче, где она, по просьбе сестры сеньоров Лопес, варила зелье для неверного жениха. А к концу недели Котрина клялся, что в тот самый день вдова собирала травы неподалеку от Туей. Шел конец октября, а может – декабря… Полили дожди, Чаупиуаранга напилась вволю и стала как озеро. У бережка шлепали, радовались дети. Ущелье, разделившее две горы, исчезло под зеркалом вод. Мы руками развели. Из Успачаки пришла комиссия и установила, что «озеро пожирает земли», но дон Эрон де лос Риос, алькальд Янауанки, ответил:

– А вам-то что? И озеро, и речка – все вода!

– Оно верно, – поддакнул Атала, бывший сержант.

– Зато никого не унесет! В прошлом году из Успачаки двух деток водой утащило. Помните? Теперь хоть бояться не надо, пускай себе купаются на здоровье.