Глава первая
О том, как холодно приняла Янакоча выборного Агапито Роблеса, воротившегося из тюрьмы
Он побывал на площади, на рынке, обошел все улицы Янакочи, но не встретил ни одного человека. Спустился не спеша к пристани и стал ожидать, когда отчалит «Акула». Катер отправлялся теперь три раза в день из Янауанки в Янакочу. Прежде ходили пешком, тут была тропа в форме подковы, но разлилось озеро Яваркоча и затопило тропу. В старину, чтоб попасть из центра провинции в окрестные селения, поднимались по каменистому склону. Но с той поры, как судья остановил время, приходится либо плыть по озеру, либо тратить три дня – идти в обход бесконечного кряжа, что тянется чуть ли не до самой границы Хунина.
Те члены Совета общины, что уцелели после массового расстрела в Янакоче, были доставлены в Полицейское управление. Там их продержали много недель. Наконец пообещали освободить, они надеялись, и тут судья Монтенегро извлек из архива старое дело об убийстве некоего Амадора Леандро по прозвищу Отсеки-Ухо и ни с того ни с сего предъявил обвинение членам Совета. Их отправили в тюрьму Уануко, и там они пробыли целый год. Агапито Роблес просидел еще три месяца лишних – жена его не сразу сумела собрать полторы тысячи солей, дело шло по инстанциям, каждому надо заплатить.
Агапито Роблес надеялся встретить на пристани кого-нибудь из земляков, расспросить, что нового в Янакоче. Однако никого не было, только сидели молча несколько торговцев, шумели пьяные шахтеры, да заезжий коммивояжер без конца изумлялся, какие высокие в наших местах горы.
«Акула» отчалила почти пустая. Огромное озеро пряталось в тумане. Едва виднелись суда, направлявшиеся в порты на западной его стороне. Солнце садилось, закат пламенел между деревьями. Агапито Роблес с бьющимся сердцем ступил на землю Янакочи. В руках он держал мешок, куда были свалены в беспорядке белая рубашка без воротничка, две фуфайки, две пары шерстяных чулок, коврига хлеба, несколько банок сардин и Конституция Перу. Медленным шагом, сдерживая волнение прошел он по Хирон-Каррион (вспомнилось синее лицо покойного Раймундо Эрреры) и очутился на главной площади. Обычно в это время, при последних лучах солнца, жители собираются здесь. Но площадь была пуста. Наступали сумерки, ветер бился о молчаливые фасады церкви, муниципалитета, окружного правления, и еще сильнее билось смятенное сердце Агапито Роблеса. Он спустился по переулку Сан-Педро, прошел по улице Викунья, свернул, поднялся между деревьями по Чиуйян, потом по дороге на Кёнкаш, мимо ферм, повернул обратно по переулку Уанкапи и по улице Эстрелья снова вышел на главную площадь – одни только собаки встретили его злобным лаем.
Потемнело в сумерках его пончо, все изукрашенное синими, зелеными, розовыми, желтыми солнцами. Ибо надобно вам знать, что выборный Янакочи Агапито Роблес любил яркие цвета так же страстно, как ненавидел их судья Монтенегро. Один только раз, исполняя приказание главы общины Раймундо Эрреры, надел Агапито Роблес темное платье. «От этого я тогда и заболел». Все на свете хотел Роблес сделать ярким, многоцветным. Разъезжая по провинции, наткнулся он однажды на заброшенное кладбище. Тогда время еще существовало, и как раз приближался День поминовения усопших. Агапито пожалел всеми забытых покойников, заехал в ближайшее селение, купил краски и выкрасил кресты на могилах в красный, желтый, зеленый и синий цвета. «Теперь им теплее будет, покойничкам-то». Выкрасил он кресты и на мрачном, угрюмом кладбище в Хупайкоче, что высоко в горах. Вы, наверное, видели – стоят там разноцветные кресты, а среди них овцы бродят, траву щиплют. Это Агапито кресты выкрасил. Любовь его к ярким цветам ничем не вытравишь, хоть иной раз оно и опасно – в списке примет Агапито Роблеса, присланном полицией, стояло: «одет, как пугало». Но неужто из-за такой жалкой клеветы станет Агапито унижаться – напяливать на себя серое, бесцветное пончо?
Так никого и не встретив, спустился Агапито Роблес по улице Росарио и вышел на площадь. Тут он увидел (а может быть, ему показалось) Исаака Карвахаля. Агапито окликнул его. Но бывший командир дисциплинарного взвода как-то странно махнул рукой и исчез. На углу показались еще несколько членов общины, но последний отблеск солнца ударил Агапито в глаза, он зажмурился. И тут же все скрылись куда-то. Совсем стемнело. Агапито добрался до дома Хуана Роблеса.
Трижды прошел он мимо и не узнал свой дом. Неужто вот эта тусклая лачуга? Где же сиреневые стены, оранжевые двери, где зеленые рамы? В первой комнате за столом, за которым когда-то Агапито Роблес решал дела общины, сидел отец. Он дремал, закрыв лицо руками.
– Добрый вечер, отец.
Старый Роблес поднял голову – тихое отчаяние тлело в бесцветных его глазах.
– Агапито!
Обнялись, прослезились. Выборный дал отцу хлеба. Старик все плакал.
– Зачем же плакать, отец? Никто ведь не умер.
– Лучше бы нам умереть, Агапито. Мертвому ничего не надо, а мы, живые, хотим есть. Все у нас пропало, все. Ни фермы нет, ни сарая, ни скота, ничего. Пока ты сидел в тюрьме, судья Монтенегро все отобрал. А в прошлом месяце забрал моих лошадей, твоих овец. Говорит, мы расходы по судопроизводству обязаны оплатить.
