Бессмертники - [7]

Сейчас общего стержня нет. Шауль, хоть дома и держался особняком, позволил им принять роли: он сам — добытчик, Герти — командир, Варя — примерная старшая дочь, Саймон — младший, беззаботный. Если отцовский организм, надёжный и внешне здоровый — холестерин ниже, чем у Герти, сердце как мотор, — попросту отказал, каких новых бед ждать? Что ещё может пойти прахом? Варя прячется от всех, забившись под одеяло. Двадцатилетний Дэниэл, еще совсем мальчик, встречает гостей, раскладывает еду, читает молитвы на иврите. Клара, чей угол в спальне самый захламлённый, драит кухню до блеска, так что руки болят. А Саймон присматривает за Герти.

До нынешнего дня всё было наоборот — Герти нянчилась с Саймоном больше, чем со старшими. В юности она мечтала о карьере учёного, любила лежать у фонтана в парке Вашингтон-сквер с томиком Кафки, Ницше или Пруста. Но в девятнадцать встретила Шауля, который, окончив школу, вошёл в дело отца, а в двадцать забеременела. Она ушла из Нью-Йоркского университета, где получала стипендию, и перебралась в квартиру неподалёку от «Швейной мастерской Голда», которая перейдёт к Шаулю, когда его родители отойдут от дел.

Вскоре после рождения Вари Герти устроилась в юридическую фирму администратором — до неприличия рано, по мнению Шауля. По вечерам она по-прежнему уверенно правила их семейной лодкой, а по утрам надевала платье, подкрашивалась румянами из круглой коробочки и, оставив детей у миссис Альмендингер, неслась со всех ног на работу. Зато когда родился Саймон, Герти вместо обычных пяти месяцев задержалась дома на девять, а там и на полтора года. Она везде носила его на руках, в ответ на его плач не выходила из себя, а тетёшкала, пела ему песенки — занятия, прежде для неё тягостные, теперь вызывали сладкую грусть. Ведь она знала, что это не повторится: вскоре после рождения Саймона, когда Шауль был на работе, Герти сходила к врачу, вернулась с пузырьком пилюль — «Эновид» было написано на этикетке — и спрятала его поглубже в ящик с бельём.

— Саймон! — завывает она как сирена. — Подай мне вот это! — И указывает на подушку, лежащую на кровати прямо возле её ног. Или зловещим шёпотом: — У меня пролежень — слишком долго с постели не вставала.

И Саймон, превозмогая отвращение, осматривает её заскорузлую пятку

— Это не пролежень, ма, — объясняет он, — это мозоль.

Но Герти уже не слушает, а требует текст кадиша, или кусочек рыбы, или шоколад с поминальной тарелки, принесённой рабби Хаимом.

Саймон мог бы подумать, что Герти нравится им командовать, если бы она не плакала по ночам — в подушку, чтобы дети не слышали, но Саймон всё равно слышал — и не лежала бы, сжавшись в комок, на постели, которую двадцать лет делила с Шаулем, и не выглядела бы беспомощной девочкой, словно в тот день, когда они встретились. Шива[10] она соблюдает с неожиданным для Саймона рвением, ведь Герти всегда верила в приметы сильнее, чем в Бога: встретит похороны — трижды сплюнет; рассыплет соль — бросит щепотку через плечо, а когда была беременна, старалась не ходить мимо кладбища, и вся семья постоянно меняла маршруты с 1956-го по 1962-й. Шаббат она всегда встречала обречённо, как нежеланного гостя, однако всю траурную неделю не пользуется косметикой, не носит украшений и кожаной обуви. Будто бы в знак покаяния за отказ от криа, день и ночь ходит в чёрном платье-футляре, не замечая пятна от подливки на юбке. Так как деревянных табуреток в доме нет, кадиш она читает, сидя на полу, даже Книгу Иова пытается читать, щурясь и поднося поближе к глазам Танах. Отложив книгу, она дико озирается, как потерявшийся ребёнок; затем следует крик: «Саймон!» — и какая-нибудь будничная просьба: принести фрукты, кекс, открыть или закрыть окно, подать одеяло, тряпку, свечу.

Когда в доме собирается достаточно людей для миньяна[11], Саймон помогает ей застегнуть новое платье, подаёт домашние туфли, и Герти выходит на молитву С ними те, кто много лет прослужил у Шауля, — счетоводы, швеи, закройщики, продавцы и младший компаньон Шауля Артур Милавец, тридцатидвухлетний, тощий, с орлиным носом.

В детстве Саймону нравилось у отца в мастерской. Счетоводы давали ему для игры скрепки и лоскутки, и Саймон гордился, что он сын Шауля — по его светлому кабинету и всеобщему почтению ясно было, что Шауль здесь главный. Качая Саймона на коленях, отец показывал ему, как кроить и шить. Когда Саймон подрос, Шауль стал брать его с собой на ткацкие фабрики за твидом и шелками, что будут в моде в новом сезоне, и в магазин «Сакс Пятая авеню», где он покупал последние модели, чтобы взять их за образцы. После работы, когда мужчины собирались у Шауля в кабинете поиграть в черву или покурить сигары и обсудить забастовку учителей или ассенизаторов, Суэцкий канал или войну Судного дня, Саймону разрешалось посидеть рядом.

Тем временем мало-помалу проступило из мрака и предстало наконец перед Саймоном во всей неотвратимости его будущее. Дэниэл с детства мечтал стать врачом, а младшему, Саймону, всегда было неуютно даже в собственном теле, не говоря уж о двубортном костюме. Когда он стал подростком, женские тряпки ему прискучили, а от прикосновения к шерсти стали чесаться руки. Ему было не по себе от напряжённого внимания Шауля — он чувствовал, что не за горами день, когда отец удалится от дел, пусть в это пока и не верилось. Он огрызался на Артура, который всегда был на стороне отца, а его, Саймона, гонял туда-сюда, как собачонку. А главное, с сожалением понял, что мастерская для Шауля настоящий дом, а работники знают его лучше, чем родные дети.