Бессмертие графини - [11]
Однако кроме любви есть и другие отношения! Дружба, теплота, забота, нежность, уважение… да все, что угодно, лишь бы не эта острая вежливость, что режет, точно меч рыцаря.
Возможно, проявляй граф ко мне днем чуть больше участия, я бы перестала его так отчаянно (и совершенно безосновательно) бояться. Это было странное сочетание.
Ночью из меня словно вынимали душу, вселяя в тело другую, распутную.
Ночью из холода между нами были только прикосновения графа, зажигавшие во мне огонь.
Ночью отступало все, что тревожило и я, словно ведомая чужой волей, творила то, о чем днем постеснялась бы и помыслить.
Ночью его алые глаза затягивали меня в свой грешный водоворот, а холодный мрамор кожи обещал наслаждение.
Ночью граф уже не казался мне опасным. Зверем — да. Тем, кто наполнен животными страстями, кто подавляет мою волю, заражая своим желанием.
Но не опасным.
Днем же страхи возвращались. И вновь мне казалось, будто дьявольские глаза читают мои мысли, будто губы его временами искажает усмешка, похожая на звериный оскал.
Эти чувства были настолько противоречивы, что иногда мне казалось, будто у меня два супруга — один горячий, страстный, похотливый и второй холодный, опасный, словно лезвие мизерикордии.
Я не могла понять, почему граф не подпускает меня ближе, чем к своему телу, но при этом боялась, что однажды он сменит свой стылый лед на нечто другое.
И одновременно я хотела узнать его, но голодные глаза и жестокая усмешка заставляли меня трястись от ужаса. Я действительно разрывалась на части, не в силах осознать чего больше в моих чувствах — желания, страха… любви?
И я не понимала, отчего так происходит, отчего граф действует на меня подобным образом.
Иногда мне казалось, что причина его холода кроется в жарких ночах. Что он действительно сомневается в выборе супруги, и поэтому так ведет себя. Но ведь он до сих пор не вернул меня отцу (что было бы неизгладимым позором) и продолжал приходить в мои покои, а значит, дело было в другом.
Невольно я стала присматриваться к другим рыцарям, с надеждой узнать, у одной ли меня граф вызывает столько противоречий.
И иногда мне чудилось, будто в их взгляде, обращенном на графа, проскальзывает какой-то безотчетный, а потому и трудноуловимый ужас. Как если бы у него был брат-близнец, что на глазах у всех совершил массу гнусностей. Вроде и понимаешь, что это был не он, а брат, но когда они так похожи…
Все это только путало меня еще больше, заставляя чувства смешиваться окончательно и размышлять, а не придумываю ли я? Не пытаюсь ли просто найти соответствия для своего страха и потому вижу то, что мне подходит, а вовсе не то, что есть на самом деле?
И только один суровый светловолосый воин смотрел на графа с абсолютно иным выражением, которое я не могла отличить, но зато точно знала — уж это мне не чудится.
На меня же воин кидал взгляды полные жалости. И в этом тоже я была абсолютно уверенна.
Иногда мне казалось, будто он вот-вот скажет мне что-то важное. Но он смотрел на графа, холодно-безразличного, и лишь опускал глаза.
И я так и не узнала, кто же он такой.
Граф обращался к нему просто по имени — Викторий — и, казалось, выделял его среди прочих своих вассалов. Спросить же, кем ему приходится этот рыцарь, я не решалась — слишком пугал меня холодный вид графа, а потому я просто кидала в сторону воина любопытные взгляды.
Однажды все же эта загадка прояснилась.
— Викторий — мой друг, — как-то странно усмехнувшись, сказал граф, когда я в очередной раз смотрела на этого сурового мужчину, так не похожего на остальных. — И, кстати, отличный солдат.
— Солдат? — переспросила я, подумав, что он имел в виду воина-рыцаря.
Сам же Викторий в это время стоял довольно далеко, чтобы услышать нас, но все же на секунду отвлекся и посмотрел в нашу сторону.
— Да, солдат, — охотно пояснил граф. — Сын серва, которому пришлось сражаться вместо того, чтобы сеять.
Серва? Крепостного крестьянина? Значит, и сам он…
Это было немыслимо, пускать на такое место обычного простолюдина!
Уже то, что он сидел со знатью должно было коробить рыцарей, так еще и рядом с графом… а ведь он даже не оруженосец!
Нет, я всегда вполне лояльно относилась к слугам, но все же, такое вопиющее нарушение этикета! Да еще не каким-нибудь странствующим шевалье, а пэром, сильным и могущественным! Тем, с кого, наоборот, остальные должны брать пример!
Кажется, мои мысли слишком четко отразились на моем лице, потому что в следующую секунду взгляд дьявольских глаз прожег меня насквозь.
— Это мое решение и осуждать его я никому не советую, — процедил граф и отошел к Викторию.
Больше я не поднимала эту тему, тем более что остальных рыцарей этот факт нисколько не смущал.
Впрочем, вскоре я поняла, что Викторий вполне даст фору любому лорду своим острым умом, манерами и идеальной памятью. А еще он умел и любил танцевать, и наблюдать за ним в такие минуты было настоящим удовольствием. Сам граф на пирах уделял мне только первый танец (и то, делал это холодно, словно отдавая дань ритуалу вежливости), а после чинно сидел во главе стола, а я рядом с ним.
Постепенно я свыклась с тем, что у графа свои причуды касательно Виктория, равно как и с тем, что сижу за столом рядом с сыном серва.
Сокрушенная смертью матери, Анжела приезжает в родной город. Она расстроена и мечтает о переменах. От грустных мыслей ее отвлекает новый ученик – мрачный и язвительный Дэймон. Анжела, сама того не желая, постепенно влюбляется в него, даже не подозревая, что за маской школьника скрывается Первый Ангел-Хранитель на Земле. Любовь девушки и ангела – что же может быть прекрасней? Вот только Дэймон уже не тот ангел, каким был раньше…
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.