Бесславие: Преступный Древний Рим - [12]

Вообще, насилие у римлян было неотъемлемой частью быта: избиениям подвергались и рабы, и женщины, и дети. Блаженный Августин пишет, что лица многих женщин были обезображены шрамами и следами побоев. Мать Августина говорила, что брачные клятвы, которые дают женщины, «превращают их в служанок», а потому, «памятуя о своем положении, не должны они заноситься перед своими господами» (Исповедь, IX.IX.19)[14]. Принято было, чтобы мужья вели себя подобным образом. Сохранилась поучительная история о некоем Игнатии, забившем жену до смерти за пьянство, и его поступок даже признавался заслуживающим похвалы (Валерий Максим, Достопамятные деяния и изречения, VI.3.9). Чтение некоторых жалоб в адрес властей оставляет неприятный осадок и заставляет задумываться о границах дозволенного мужчинам запугивания женщин. В частности, в 381 году некая Аврелия Эйрене пожаловалась на обидчика, который в пылу ссоры хотел лишить ее жизни и «гнусавил оскорбления, уткнувшись ей носом в лицо» (P. Mich. 18.793.2–5). Как мы видим, ни намека на понятие личного пространства.

Но женщины и сами, бывало, выступали в роли обидчиц. В одном протоколе рассказывается: некая Дидима, жена повара Агафия Даймона, заявилась однажды вечером домой к потерпевшей, которая жалуется: «…застав меня там в окружении семьи, учинила над нами всяческое насилие — как передаваемое, так и непередаваемое словами». Далее она высказывает свое мнение о моральном облике нападавшей: «Совершенно бесстыжая женщина, преисполненная бравады». Распоясавшаяся обидчица «дошла до такой вершины безумия, что напала на меня во всю силу своей природной горячности и стала наносить мне удары и браниться на моих внучек, стоявших рядом» (SB 6.9421). Здесь важно не забывать, что перед нами показания лишь одной из сторон конфликта, и не исключено, что сильно преувеличенные. Жертва преподносит нападение как совершенно немотивированное, но, надо думать, имела место и некая предыстория. Интересно и то, что портрет обидчицы имеет довольно шаблонный характер: драчливая, сквернословящая, полоумная. А может, пожилая женщина верно рассчитала, что такой версии событий судья-мужчина поверит охотнее и даст ход делу? Так или иначе, все эти примеры, в сущности, немногим отличаются от современных случаев нападения с применением насилия. Основываясь на противоречивых показаниях сторон, часто весьма затруднительно выяснить, что же в действительности произошло. Но совершенно определенно можно сказать следующее: то был мир, где домашнее насилие было явлением обыденным и в целом общепринятым.

Другое дело сексуальное насилие — проблема, тревожившая умы античных авторов неотступно. Пристальное внимание к изнасилованиям проистекало отнюдь не от исключительной заботы о безопасности женщин. Скорее, оно являлось следствием статуса дочери как части семейной собственности, имеющейся в распоряжении отца. И любое оскорбление чести дочери автоматически трактовалось как посягательство на честь и достоинство ее отца, семейства в целом и, соответственно, общественные устои. Как красноречиво заявлено в одном из законов, даже если отец похищенной и обесчещенной дочери склонен простить нанесенное ему оскорбление, то преступника, однако, всё еще можно привлечь к суду (Дигесты, XLVIII.VI.5.2). То есть попрание чести отца считалось посягательством на сами основы общественного строя и не могло оставаться безнаказанным даже при отсутствии жалоб от потерпевших. А вот изнасилование владельцами собственных рабынь (и рабов) считалось делом совершенно законным и приемлемым. В «Соннике» Артемидора, например, так и сказано: связь с рабыней — к добру, ведь она — имущество сновидца, а значит, речь идет о наслаждении от имущества, которое, согласно видению, будет только умножаться.

Заманчиво было бы использовать здесь сравнительные данные об уровнях насильственной преступности, дабы пролить свет на то, как в действительности жилось древним римлянам. Да вот незадача: слишком уж противоречивы и неоднозначны цифры криминальной статистики в разные времена и в разных странах. К примеру, в наши дни в мегаполисах стран третьего мира, недалеко ушедших от античного Рима по целому ряду характеристик, официальная смертность в результате убийств ниже, чем во многих крупных городах США. Другое препятствие проведению параллелей — уникальность Древнего Рима. Да, это город доиндустриальной эпохи, но он был на порядок крупнее любого другого города своего времени, за исключением, пожалуй, китайских. С долей условности можно сравнить его со средневековыми европейскими городами: повальная бедность, вопиющее неравенство, слабая охрана правопорядка. А ведь достоверных статистических данных о Средних веках у нас не больше, чем данных об Античности. Один историк-социолог вроде бы убедительно доказывает, что в средневековом Лондоне среднегодовая смертность в результате убийств составляла порядка 50 случаев на 100 тысяч жителей (в наше время — менее двух случаев). Проблема, однако, в том, что истинная численность населения средневекового Лондона нам абсолютно неизвестна. Так, в XIV веке в Лондоне, по разным оценкам, могло проживать от 35 тысяч до 150 тысяч жителей: у нас нет данных о плотности заселения жилых строений в городской черте. Взяв для расчетов максимальную оценку, получим порядка десяти убийств на сто тысяч жителей — выше, чем в современном Лондоне, но ниже, чем во многих городах США сегодня. Если так, то главной причиной отличия этого показателя от современного, вероятно, следует считать отсутствие в средневековом Лондоне квалифицированной скорой медицинской помощи. Ранения, которые в наши дни залечиваются без особых проблем, в старину зачастую оказывались смертельными. Потому и некорректно сравнивать античный Рим с крупными городами в другие эпохи, а проводить подобные сравнения применительно к показателям преступности рискованно вдвойне.