Беспризорник Кешка и его друзья - [64]

— Ты, конечно, прав был. Разбрасывая листовки, ты хотел себе заработать на кусок хлеба? Или на билет в иллюзион? Я бы тоже так поступил, будучи на твоем месте. Что тут такого? Решительно ничего. За это мы не наказываем.

— Ну да, мне обещали… — начал несмело Кешка.

— …партизаны, — попытался подсказать Удавка.

— Нет. Не партизаны! — резко ответил Кешка, чувствуя расставленную сеть. — В типографии обещали контрамарку на картину.

«Чертенок! Не поддакнул! А жаль. Хотя бы раз кивнул головой. Ну что же, попробую нарисовать ему картину земного рая… Может быть, клюнет?»

— Мы, брат, знаем, что ты работаешь на партизан. А ведь они тебе не заплатят. Вот мы — другое дело. Мы тебя выпустим так или устроим «побег». Кадило раздувать не будем. А если спросят, скажешь, что, мол, ничего не сказал. А за это от меня получишь четвертную золотом! Они тебя опять будут тянуть к себе, скажут, мол, «брось грязное дело, пойдем трубы чистить». А ты будь себе на уме, утри им нос. Положим тебе хорошее жалованье, а жалованье только взрослые получают, кто находится на службе у правителя адмирала Колчака. Тогда ты не будешь день-деньской промышлять кусок хлеба, в пояс не будешь кланяться, а будешь кушать французскую булку. Да еще со сливочным маслом! Будешь жить, как у христа за пазухой. На деньги все можно купить. Ох, деньги, деньги, — продолжал соблазнять Прешиперский. — У них-то, небось, купило затупило, собирать будут медные гроши и даже не поедят колбаски эдакой, знаешь, чайной? Ты, наверное, колбасу любишь, да? — Кешка упорно молчал. — А та кобылка, что с тобой бегала, вечно будет искать свою долю, — контрразведчик старался употреблять «блатные» словечки. — А ты знаешь русскую пословицу? Не знаешь? Она говорит: «Смел — два съел!»

Кешку не прельщали посулы. Он был предан партизанам и ждал, чтобы они скорей пришли, выручили его из белогвардейского застенка. Оправдываться ему было трудно, и он, потупив взор, стоял, переступая с ноги на ногу. По лицу, по глазам, по скованной манере держаться было видно, что мальчик был очень взволнован и боялся.

— Положу тебе месячное жалованье, — продолжал уговаривать контрразведчик, — а постоянное жалованье — это постоянные деньги. Эх, деньги, деньги! — патетически воскликнул он. — Люблю сорить красненькими. Зайду, бывало, в кабаре или в лучший ресторан «Гранд-Отель», что на Никольской улице. Всюду чистота, яркий свет: сто иголок рассыплешь, а сто одну найдешь! Сядешь это за отдельный столик, закажешь что-нибудь, ну, скажем шашлык из молодого барашка или цыпленка на вертеле, выпьешь шампанского или что-нибудь из наливок да закусишь сочной грушей, и не успеешь выкурить сигару, как на душе станет весело… Деньги — все! Эх ты, понять не можешь!

Поручик облокотился на стол. «Я такое наговорил, что земная жизнь покажется раем. Это и требовалось доказать! Может быть, и клюнет?»

— Итак, уговор дороже денег. Я болтать не люблю. Скажи, кто тебе дал прокламации? Молчишь? Ну, не торопись, подумай. Можешь назвать фамилию. А впрочем, если затрудняешься, можешь просто только показать рукой или кивнуть головой, моргнуть глазом на того человека или на дом. Никто не узнает. Это делается просто. Ну? — И поручик звякнул шпорой.

Кешка вздрогнул. Боясь говорить и даже смотреть прямо в косые глаза следователя, он отвернулся. Ему показалось, что контрразведчик заглянул в самый тайник его души и все разгадал.

— Не знаю я, — наконец произнес Кешка, — партизанских прокламаций никаких не знаю. — А про себя подумал: «Пес смердячий, хочет выпытать про матроса. Не скажу! Не заправляй арапа: все равно не уговоришь».

«Этак его, пожалуй, трудно будет взять. Держится, чертенок! Ну, посмотрим, надолго ли?» — размышлял Прешиперский, пытливо смотря на Кешку, и опять заговорил вкрадчивым голосом:

— Как зовут товарищей-то, что на базаре с тобой были, — старшего и младшего?

— Сережка и Арапчонок, — схитрил Кешка.

— Подойди сюда ближе и садись. Ведь устал? — Удавка деланно улыбнулся, поглаживая волосы. — Я тебе честь-честью говорю: не дружи с ними, не притворяйся незнающим, не бери пример с тех шалопаев и тогда милостыню не будешь просить, не будешь подвергаться невзгодам. Садись.

Словно на пороховую бочку, сел Кешка на кончик мягкого кресла, опершись ногами о пол, чтобы сразу можно было вскочить.

— Ты в бога веруешь?

— Верую, — выдавил из себя Кешка, украдкой поглядывая на пса и вытирая капли пота, выступившие на лбу.

— Побожись и перекрестись.

Кешка побожился, вытащил из-за пазухи бронзовый крестик, показал его следователю, потом перекрестился и тяжело вздохнул.

— Значит, ты настоящий православный, а вот безбожникам-большевикам помогаешь. Это уже нехорошо.

— Не помогаю, — опять слукавил Кешка.

— Как не помогаешь? Ведь ты же большевистскую прокламацию подсунул начальнику контрразведки прямо в почтовый ящик. Бога побойся! Кому ты помогаешь?! Еретикам?! Кто тебя нагрузил прокламациями в тот день?

— Никто, — искренне ответил беспризорник.

— Дурак ты! Зарядил, как попугай: «никто», «не знаю», «не помогаю». Я даже протокол допроса не веду: хочу все устроить по-хорошему, а ты!