Беспризорник Кешка и его друзья - [42]

4

Корешок все больше отставал от ребят, сбивался с дороги. Он сильно озяб и валился с ног от изнеможения. Теперь он ничего не видел перед собой — ни товарищей, ни построек. Ветер свистел все сильнее, бросая ему в лицо колючий снег. Слабые нервы Корешка не выдержали, рыдания комом подступили к горлу. Он беспомощно опустил руки.

— Я… я больше не могу… Чо они… Я за-мерза… — Его зов никем не был услышан и затерялся в диком снежном урагане.

Напрягая последние силы, Корешок рванулся вперед, желая догнать ушедших ребят. На перекрестке улицы он застрял в снегу. В это время послышался звон бубенцов. Вместе со снежным вихрем в ночной мгле показалась запорошенная снегом тройка лошадей, несущаяся во весь опор, а за нею еще несколько саней, запряженных попарно.

Рослый коренной с наглазниками, с роскошной гривой на обе стороны гордо задрал голову, подставляя свою богатырскую грудь пронзительному ветру. Он высоко поднимал ноги и бежал крупной рысью, а по бокам были впряжены два сухопарых рысака. Они наклонили головы, красиво выгнули шеи и неслись вскачь, встряхивая подстриженными челками, гривами и пушистыми хвостами.

На облучке передней богатой кошевки сидел бородатый коннозаводчик, одетый в добротный тулуп, опоясанный красным кушаком. Завидев на дороге Корешка, он не натянул вожжей, не осадил бешено рвущихся вперед лошадей, а во все горло закричал:

— Эй! Посторонись, люди добрые! Пшел!.. Пшел!.. Ну, Вороной, наддай-наддай!

Корешок еле успел отпрянуть, как мимо него пронеслись сани-розвальни, кошевки, пьяные верховые, которым казалась нипочем метель. В санях лихо, с переборами, играла двухрядная гармонь и пьяные голоса нестройно пели забористые частушки:

Эх ты, гармонь моя — рязуха,

Дождь идет — дорога суха!

Веселая свадебная процессия пронеслась и скрылась, а закоченевший Корешок сидел в снегу и плакал. У него замерзли ноги, и он не знал, что же ему делать: идти дальше или вернуться опять в «Малый Ковчег»? А куда ушли товарищи? Почему они не подождали его?

Корешок поднялся и сделал несколько шагов в сторону тротуара. Но тут же порывом ветра его прибило к стене кирпичного дома. Обессиленный, мальчик опустился на колени, закрыл лицо рукавом и горько заплакал. Слезы, скатываясь с ресниц, капали на тужурку и тут же замерзали.

А ветер продолжал дуть. Корешок еще больше сжался и совсем погрузился в пушистый снег. Он хотел поправить воротник, но окоченевшие руки не повиновались. Приятная истома охватила все тело. Мальчик стал забываться. Ему показалось, будто он выбрался из снежного сугроба, лежал в уютной ночлежке, зарывшись в солому, и блаженствовал: ел ту самую с душком рыбу, которую Ванька накануне принес. Вместо плавников у этой рыбы были собачьи ноги, а там, где должны быть жабры, находились длинные уши, как у охотничьей собаки. Ветер хотя и свирепствовал по-прежнему, больше не причинял ему страданий. Перед его глазами плыли «Малый Ковчег», громадная вкусная полтавская галушка, предводитель шайки сибирских воров Безухий, его «штаб-квартира» с жуликами, играющими в карты, Нюрка-Черный Зуб, матрос Налетов, Кешка с Ленькой и Ванькой. Потом ночлежка качнулась, оторвалась от земли, миновала деревья и поднялась ввысь вместе с порывистым ветром и снежной тучей.

В ту же ночь

1

Над городом выл буран, гнал тучи снежной пыли, валил заборы, а в районе крепости большой одноэтажный дом Августы Николаевны Градобоевой сиял сквозь метель освещенными окнами, у подъезда было оживленно.

Из летящего снега выныривали щегольские сани — парные и одиночки. Одним из последних приехал помощник начальника гарнизона. В николаевской шинели нараспашку, несмотря на пургу, он быстро вышел из саней и двинулся в дом, где перед ним предупредительно распахнулись двери. Старый генерал потопал у порога бурками, обивая снег, стряхнул папаху, разгладил бороду, вытер усы платком и, покачивая седой головой, заметил:

— Ну и погодка! Откуда такая напасть? У нас, в Орловской губернии, такого не бывает. Нет! Восток, знаете…

Бас его гремел, как в рупор. Все кругом почтительно улыбались.

— Так точно, ваше превосходительство! Погода как раз такая, чтобы большевиков морозить! — проговорил угодливо кинувшийся навстречу генералу штабс-капитан Осечкин. Он давно уже караулил генерала, чтобы «попасться ему на глаза», и теперь, опередив горничную; помог генералу снять шинель и бросился с ней к вешалке, сплошь занятой шинелями, шубами, меховыми ротондами.

— Вадим Петрович! Сюда, тут можно повесить! — выручил его брат хозяйки, показывая на свободное место.

— Правильно, Жорж! — обрадовался штабс-капитан и повесил шинель. — Знаете, и приятно и полезно поухаживать за начальством.

Генерал в доме Августы Николаевны был в первый раз. Он оглядел с порога обширную гостиную, оклеенную светлыми обоями, прищурился на люстру, блестевшую сотней хрустальных подвесок, на бронзовые бра на стенах, на вазы перед зеркалами в простенках.

Много труда и заботы положила хозяйка, чтобы навести такой блеск, чтобы достать все эти вещи уже после спешной эвакуации.

В гостиной собрались и военные, и штатские, и дамы. Еще недавно все эти люди считали, что старый строй непоколебим, что он вечен, а теперь и сами почти не верили в победу. Здесь были богачи, бежавшие от Красной Армии, их сынки, бранившие родителей за то, что те допустили революцию, помещики из России, купцы и коннозаводчики — вся публика, жаждавшая возврата старого, у которой революция отняла фабрики, заводы, лавки, банки, барыши. Сюда пришли офицеры-артиллеристы, кавалеристы, пехотинцы и казаки, то и дело метавшиеся отсюда в Харбин ради политических и торговых спекуляций. Все это были люди без будущего, живущие только сегодняшним днем.