Беспредел и Тирания. Историко-политические этюды о преступлении и наказании - [63]
Договора, заключавшиеся на этих ассамблеях, сильно отличались друг от друга в деталях. Однако, все они стремились ограничить войны как в плане числа втягиваемых в них людей, так и в плане времени. "Мир Господень" обязывал воюющие стороны щадить бедняков, слабых, женщин, людей Церкви и их имущество; "Перемирие во имя Бога" запрещало военные столкновения с пятницы по воскресенье, в Великий пост и некоторые другие литургические периоды.
В 1054 году Собор в Норбонне составляет исчерпывающий перечень запретных для ведения военных действий дней. Иначе говоря, если раньше война была исключительно предметом естественного права любого сеньора, то теперь ведение войны вводится уже в область канонического, церковного права. Появляется представление о "законных" и "незаконных" войнах. И самое главное, еще раз подтверждается недопустимость убийства христианами друг друга. "Да не убьет один христианин другого христианина, ибо тот, кто убивает христианина, несомненно, проливает кровь Христа"[213].
Наконец, Церковь начинает формировать базу для моральной систематизации войны. Начинается анализ военных действий с точки зрения их "справедливости" — "несправедливости".
Святой Августин, епископ Гиппона[214]: "Справедливыми называют войны, каковые мстят за несправедливости, когда народ или государство, с которым предстоит воевать, не стали карать своих за причиненное ими зло или возвращать то, что было похищено посредством таковых несправедливостей".
Исидор Севильский: "Справедлива та война, которую ведут после предупреждения, с целью вернуть свое добро или изгнать врагов"[215].
Декрет Грациана от 1150 г.: "Война справедлива, если ее ведут с честными намерениями, под руководством законной власти и в оборонительных целях либо с целью вернуть несправедливо захваченное добро"[216].
Итак, на войну и воинствующих сеньоров наложены как правовые, так и моральные ограничения. В силах ли человеческих сделать нечто большее? Еще как в силах! Вы плохо знаете Святую Церковь, если полагаете, будто она остановится на таких мелочах. Ее планы и возможности оказались куда как более солидны и интересны…
5. Клермонский призыв
С самого утра, 26 ноября 1095 года на равнине у Клермона[217] воцарилось небывалое оживление. Давно прошел слух, что после закрытия созванного в этом городе церковного собора римский Папа произнесет перед народом очень важную речь. Собор открылся 18 ноября и его заседания продолжались уже целую неделю. Всю эту неделю к Клермону стекались толпы людей самого разного звания. Всех их вела надежда воочию увидеть и услышать главу Апостольского Престола и наместника Христа на Земле.
К помосту, сооруженному для понтифика еще накануне славного дня, собралась огромная масса людей. Сотни рыцарей и владетельных сеньоров. Тысячи монахов и священников, съехавшихся из монастырей и приходов едва ли не всей Франции. Десятки тысяч простолюдинов из окрестных селений. Все они ждали появления преемника св. Петра, как дети ждут чудес в новогоднюю ночь.
И вот зазвонили церковные колокола Клермона. Под их звон из ворот города выступила процессия высших сановников католической апостольской церкви. В высокой тиаре и белом облачении — сам Папа. За ним четырнадцать архиепископов в парадных одеждах. Далее на небольшом отдалении двести двадцать пять епископов и сто настоятелей крупнейших христианских монастырей. Гомон толпы превращается в рев, тысячи людей падают на колени и молят о благословении. Но вот Папа всходит на помост и воздевает руку, прося тишины. Людское море медленно стихает, и Урбан II начинает говорить.
— Народ франков, народ загорный, народ, по положению земель своих и по вере католической, а также по почитанию святой церкви выделяющийся среди всех народов: к вам обращается речь моя и к вам устремляется наше увещевание. Мы хотим, чтобы вы ведали, какая печальная причина привела нас в ваши края, какая необходимость зовет вас и всех верных католиков. От пределов иерусалимских и из града Константинополя пришло к нам важное известие, да и ранее весьма часто доходило до нашего слуха, что народ персидского царства, иноземное племя, чуждое богу, народ, упорный и мятежный, неустроенный сердцем и неверный богу духом своим, вторгся в земли этих христиан, опустошил их мечом, грабежами, огнем, самих же их частью увел в свой край в полон, частью же погубил постыдным умерщвлением …[218]
Тут, конечно же, нужно сказать, что известие о взятии Иерусалима шло к Урбану довольно долго. Сельджуки захватили его в 1071 году, но лишь через двадцать четыре года, в 1095 году Папа решает донести его до сведения общественности. Ладно, спишем на крайне медленное движение информации в одиннадцатом веке[219]. Самое интересное начинается дальше.
— Они опрокидывают алтари, оскверняя их своими испражнениями, обрезают христиан и обрезанные части кидают в алтари или в крещальни.
Рассказывая об осквернении храмов язычниками-сельджуками, Папа, конечно же, погорячился. Ибо сельджуки были никакими не язычниками, а мусульманами. И вряд ли позволили бы себе такие вольности в храмах, посвященных вполне уважаемому в исламе пророку Исе. Капитулируя перед султаном Алп Арсланом, жители Иерусалима выговорили себе право исповедовать свою религию и владеть своим имуществом. И, в целом, это условие было соблюдено. Однако, военная пропаганда — строгая наука. И если по сценарию требуется, чтобы оскверняли храмы, значит оскверняли!
