Беспредел и Тирания. Историко-политические этюды о преступлении и наказании - [48]

Любое человеческое действие, полагает он, делит реальность на две противоположные части. Труд делит реальность на полезное и бесполезное. Экономика — на рентабельное и нерентабельное. Искусство — на прекрасное и безобразное. Мораль — на доброе и злое. Наука на истинное и ложное. Религия на святое и грешное. Медицина на здоровое и больное. И так далее. А чем же характерно политическое действие, или власть?

Карл Шмит, пожалуй, впервые дает абсолютно четкий и недвусмысленный ответ на этот вопрос. "Специфически политическое различение, — пишет он, — к которому можно свести политические действия и мотивы, — это различение друга и врага"[168]. Далее немецкий философ делает крайне важное уточнение. Ключевой характеристикой врага является его "чужесть", "инаковость", принципиальное "отличие" от нас. "Он есть именно иной, чужой, и для существа его довольно и того, что он в особенно интенсивном смысле есть нечто иное и чуждое", — пишет Карл Шмит.

Собственно политическое отношение между нами и врагом может быть описано, согласно Шмиту, только одним фундаментальным понятием. Это понятие борьбы. Или, если хотите, войны. Для философа это — синонимы. "Враг, — пишет Шмит, — … это только борющаяся совокупность людей, противостоящая точно такой же совокупности."

И, наконец, главное во всем шмиттовском "Понятии политического". Вот как он сам об этом говорит. "Понятия "друг", "враг" и "борьба" свой реальный смысл получают благодаря тому, что они … сохраняют особую связь с реальной возможностью физического убийства".

Вот так вот. Возможность физического убийства всего иного, чуждого, отличного от тебя, физическое убийство врага и есть, по мнению Карла Шмитта, ключевое ядро власти. Та самая смерть Кощея, что на конце иглы, а игла в яйце, а яйцо в утке, а утке в зайце и т. д. Война, перманентная война с чужими, их убийство — есть тот фундамент, из которого вырастает власть. А вместе с нею — и государство.

7. Рождение власти: еще больнее…

— Но позвольте, — возразит здесь внимательный читатель. — Славяно-германские племена этого времени постоянно находятся в состоянии мелких и крупных стычек с соседями. И при этом у них не возникает никаких новых властных структур, никакого государства.

Вон, тот же Цезарь, описывая быт свевов, пишет: "Величайшей славой пользуется у них то племя, которое, разорив ряд соседних областей, окружает себя как можно более обширными пустырями. [Германцы] считают отличительным признаком доблести [данного племени] то обстоятельство, что изгнанные из своих владений соседи его отступают и никто не осмеливается поселиться вблизи этого племени; вместе с тем оно может считать себя [благодаря этому] в большей безопасности на будущее время и не бояться внезапных неприятельских вторжений"[169].

— Что ж, отвечу на этот вопрос. Войны, которые велись племенами, были, если можно так выразиться, гомогенными. Враждующие этносы не накладывались друг на друга. Племя либо защищало свою территорию от чужаков, не допуская их к себе. Либо же, захватывало чужую территорию, заставляя чужаков переселяться куда-то еще. Иначе говоря, племя не смешивалось с иными. Оно, либо не допускало их на свою территорию, либо выдавливало с занимаемой ими территории.

Совершенно иначе обстоят дела у "молодежных банд", которые оседают на заселенных территориях, формируя там гетерогенные общности. Общности, состоящие из победоносных пришельцев и подчинившихся им автохтонов. Именно из такой гетерогенной общности и вырастает Chiefdom, вождество, где социальную верхушку, будущую аристократию, составляет военный вождь, его ближники и дружина.

Разумеется, это относится не только к военным миграциям ариев. Аналогичные антропологические материалы получены, например, при исследовании африканских и южно-американских "вождеств". Так, французский антрополог Жан Пуайон, исследуя распределение властных позиций у африканцев народа Ашанти (Чад), обнаружил, что "во всех племенах туземцы используют различение автохтонного и пришлого населения"[170]. Причем, "Владетель Великого Маргаи" (верховный вождь) всегда принадлежит к пришлому населению, а "Владетель Маргаи Горы" (шаман) — к автохтонному. Иначе говоря, административно-правовая и военно-политическая власть находится у пришлых. А общение с духами земли — у местных, которые связаны с этими духами древними кровно-родственными узами.

Аналогичные наблюдения находим мы у Виктора Тэрнера. Исследуя племенную элиту народа Ндембу, он точно так же, как и Пуайон, обнаруживает два верховных статуса. Один из них — канонгеша — представляет верхушку военно-политико-правовой иерархии и принадлежит этнически пришлому населению. Другой титул — кафвана — концентрирует в себе управление религиозно-ритуальными практиками, амулетами и ведовством. Он принадлежит главе народа мбвела, который "после долгого сопротивления попал в зависимость к завоевателям лунда, предводительствовавшимися первым канонгешей"[171].

"В отношениях между лунда и мбвела, — пишет далее Виктор Тэрнер, — а также между канонгешей и кафваной мы находим привычное в Африке различение между политически и военно сильным народом и подчиненным ему автохтонным народом, который, тем не менее, силен ритуально"