Беспредел и Тирания. Историко-политические этюды о преступлении и наказании - [31]

Новое налоговое законодательство, продавленное в Сенате Гаем Гракхом, "фактически совершенно устраняло провинциалов от участия в откупах. Для взимания в провинции Азии десятинных, пастбищных и таможенных сборов образовалась колоссальная ассоциация римских капиталистов. … Таким путем для римского купечества открылось в Азии золотое дно, и члены новой ассоциации стали ядром финансовой аристократии, образовали нечто вроде "купеческого сената", с которым вынуждено было считаться даже само правительство"[98]. Нужно ли говорить, что неожиданно объявившийся в Риме "купеческий сенат" оказывал полную и безоговорочную поддержку лишь одному римскому политику — Гаю Семпронию Гракху.

Теперь у будущего тирана появляется вторая могущественная опора. Не менее, а может быть, и более важная, нежели римский плебс и его лидеры. Таким образом, предварительная политическая подготовка к взятию власти была успешно завершена. И можно было начинать атаку на римский Сенат.

15. В предчувствии тирании, или первый блин комом

"Подготовив таким образом два своих орудия, пишет Теодор Моммзен, — пролетариат и купечество, Гракх приступил к своей главной цели — низвержению власти аристократии. Свергнуть власть сената значило, во-первых, путем нового законодательства лишить его наиболее важных функций, а во-вторых, путем мероприятий более личного и временного характера разорить аристократию. Гракх сделал то и другое.

До сих пор в исключительном ведении сената находилось в первую очередь административное управление; Гракх лишил сенат его административных функций. С этой целью он разрешал важнейшие вопросы управления через комиции и принимаемые на них законы, т. е. фактически с помощью велений трибунов, затем по возможности ограничивал сенат в текущих делах и, наконец, захватывал множество дел в свои собственные руки. …

Новый хозяин государства, не спрашивая сената, распоряжался государственной казной; раздача хлеба возлагала на государственные финансы длительное и тяжелое бремя. Не спрашивая сената, он распоряжался также государственными землями, учреждал колонии не на основании постановления сената и народа, как это делалось прежде, а по одному лишь постановлению народа.

Он распоряжался также в провинциях, отменил путем народного постановления систему обложения, введенную сенатом в провинции Азии, и заменил ее совершенно другой системой обложения. К важнейшим текущим делам сената принадлежало ежегодное разграничение деятельности обоих консулов; это право осталось, правда, за сенатом, но косвенное давление, которое сенат оказывал прежде на этих высших должностных лиц, было теперь ослаблено, так как разграничение функций обоих консулов должно было отныне производиться сенатом еще до выборов данных консулов.

Наконец, с беспримерной энергией Гай сосредоточил в своих руках разнообразнейшие и сложнейшие дела правительства. Он сам контролировал раздачу хлеба, выбирал присяжных, сам основывал колонии, несмотря на то, что по должности трибуна не имел права выезжать из города, руководил дорожным хозяйством и заключал договоры о постройках, руководил прениями в сенате, назначал выборы консулов. Короче говоря, он приучал народ к мысли, что все исходит от одного человека; управление вялой и как бы парализованной сенатской коллегии он затмил своим личным управлением, энергичным и искусным. …

В результате всех этих мероприятий сенат совершенно лишился своих прав контроля, а из административных функций удержал только те, которые глава государства нашел нужным ему оставить"[99].

Для всякого, способного и желающего разобраться в событиях, — пишет Теодор Моммзен, — Семпрониевы законы свидетельствуют с полнейшей очевидностью, что Гай Гракх вовсе не собирался утвердить Римскую Республику на новых демократических основаниях, как это воображали многие добродушные люди в старые и новые времена. Наоборот, он хотел совершенно отменить республиканские учреждения, он стремился к ежегодно возобновляемому и фактически пожизненному трибунату с неограниченной властью, опирающейся на полное подчинение формально суверенных комиций. "Взамен республики он хотел ввести тиранию, или, говоря современным языком, монархию, не феодальную и не теократическую, а наполеоновскую абсолютную монархию"[100].

Каждый шаг Гая Гракха был преступлением против Республики, против республиканской формы правления. Был ли Гракх преступником? — задается вопросом Теодор Моммзен. Да, разумеется, был. И тут же следует парадоксальное, но абсолютно справедливое продолжение: "И все-таки этот величайший из политических преступников был в то же время воссоздателем своей страны. В римской монархии нет почти ни одной положительной идеи, которая не восходила бы к Гаю Гракху"[101].

Здесь Моммзен смешивает тиранию и монархию в один политический ком. Это — не совсем верно. И в самом конце книги мы остановимся на этом более подробно. Пока же отметит главное. И в Греции, и в Риме тирании были реакцией на беспредел аристократического сословия. Но сама их антиаристократическая направленность делала тиранические режимы временными и неустойчивыми. Они были успешны лишь до того момента, пока взламывали могущество аристократии. Но вот стать катализаторами дальнейшего