Бесконечные Вещи - [6]
И потом опять вперед, через новые развилки, туда, откуда мы вышли, совсем в другое место, в то, где мы должны были оказаться в настоящей жизни.
Мы прикидываем и строим планы, как могли бы помочь себе выбраться из каждой мелкой ловушки и ямы — «ты, болван, только не клетчатый костюм, выбрось его» — но все это ерунда, не стоящая ни желания, ни переписывания. О, если бы мы могли выбрать одно мгновение, переломное; если бы мы могли сократить требуемое для выбора время до минимума: никаких долгих речей, лишь несколько грозных слов, которые могут изменить все, слов, которые тогда не могли прийти нам на ум или на язык. «Женись на ней. Не женись на ней». Конечно при условии, что потребуется мало времени, просьба всего одна, а нужда велика.
А когда мы перестаем терзать себя из-за этого — если вообще перестаем — то наверняка приходит понимание, что мы смертны.
В жизни Пирса Моффета были моменты (больше, чем один, и каждый следующий перечеркивал все предыдущие), когда необходимость пойти и постучать в собственную дверь была так велика, а гнетущая тоска по неслучившемуся настолько сильна, что он — на секунду или две — мог поверить, что из всеобщего закона необратимости может быть сделано исключение, специально для него, потому что совершенно ясно, что он не должен был делать: впадать в панику, колебаться, смешно не понимать, поддаваться затмевающим разум страстям, но должен был быть выдержанным, честным и мудрым. Как всегда, для этого пришлось бы перестать быть самим собой, прежним, но стать таким, каким он стал позже из-за всех злоключений, через которые прошел, из-за тех самых дорог, которые выбрал и которые ему навязали, выстрадав то, что он выстрадал и научившись тому, чему научился.
Сейчас он был старше, чем отец тогда, когда его сбил вопрос о самосской букве на телешоу. И очень давно хотел исполнить последнее отчаянное желание-всего-сердца. Сейчас он хорошо знал, что умрет, и знал, что ему осталось сделать, чем он может заслужить смерть. Он не пошел бы обратно, даже если бы мог. И все-таки он провел — или потерял — много времени, вновь рассматривая прошлые альтернативы и возможности, хотя и без болезненного стремления исправить их. Он думал об исторических событиях, о жизни родителей и о своей жизни тоже: дергая за бесчисленные удочки, он пытался понять, что мог бы поймать взамен. И место, в котором он находился сейчас — в которое попал — было правильным местом для размышлений о тех делах, которые сделал, но не должен был сделать, и о других, которые не сделал, но должен был. Здесь можно было провести годы, думая о таких вещах.
Пирс поднял глаза от бесконечного копирования и вдохнул побольше воздуха. Стояла весна, серебристые почки появились на концах веток декоративных кустов, обвивших и перевивших стены огороженного садика за его дверью, садика размером с маленькую комнату, в которой он сидел.
Идти назад, идти назад. Вот так ты будешь карабкаться на гору Чистилище>[23], вперед и назад одновременно. И, как говорится, чем дальше — тем легче.
Колокол негромко прозвенел терцию>[24], созывая братию с полей, из келий и мастерских на молитву.
Глава третья
Несколько лет назад Пирс вышел из своего маленького домика в Дальних горах, сел на автобус и поехал в Нью-Йорк, где он когда-то жил, чтобы оттуда полететь в Старый свет. Он был связан заклятием, которое по ошибке наложил на себя, и некоторым количеством мелких дьяволов, прилепившихся к нему; они взлетали, как черные дрозды с хлебных полей, когда он достаточно сильно тряс себя, духовно, но опять садились, как только его внимание переключалось. Он был не первым путешественником, надеющимся, что если он будет двигаться быстрее, это поможет избавиться от них.
Эту поездку поручил ему Фонд Расмуссена — на самом деле сам покойный Бони Расмуссен; однако что именно Пирс должен был там сделать, так никто и не узнал. Фонд Расмуссена выбрал Пирса, потому что тот обнаружил в доме покойного писателя Феллоуза Крафта незаконченный исторический роман или фантазию, и Бони Расмуссен был уверен, что этот роман — карта, план, путеводитель, театр масок или какая-нибудь аллегория, которую может объяснить только Пирс. Пирса снабдили парой свеженьких кредитных карточек, счета с которых шли прямо к бухгалтеру Фонда («Не потеряй их», — сказала ему Роузи Расмуссен, новый директор Фонда, дернув Пирса за лацканы его пальто), и бумажником, полным наличных в виде лазурных чеков Перегрина>[25], на каждом из которых был вытиснен знакомый маленький картуш>[26], содержавший Св. Иакова с посохом и раковиной [27].
Кроме того, он получил новую красную записную книжку, сделанную в Китае; старый путеводитель, тоже красный, некогда принадлежавший Феллоузу Крафту, с примечаниями, написанными стершимся карандашом, и автобиографию Крафта «Усни, печаль», изданную ограниченным тиражом, которая, вероятно, не предназначалась быть vade mecum[28] и выглядела так, как будто не доживет до конца путешествия.
Руководствуясь этими двумя книгами, письмами, написанными Крафтом Бони, и другими реликвиями, Пирс и Роузи разработали маршрут, взяв за образец последнюю поездку Крафта в Европу в 1968 г., более десяти лет назад. Они просто соединили линиями названия на карте, одни хорошо известные, другие нет: большие города и маленькие городки, пустые равнины, крепости, комнаты в высоких замках, виды с мысов. Для удобства маршрут проложили с запада на восток; быть может, стоило сделать его более окольным, в сюжетном плане, но все-таки он имел форму, соответствующую логике поиска Пирса: кроме логики в нем почти ничего не было. Если бы путешественник прошел по нему до конца, то оказался бы за Железным занавесом — перспектива, которая почему-то тревожила Пирса: высокие горы, в которых пузырились и воняли древние целебные источники — в их теплой грязи летом валялись свиноподобные партийные лидеры, когда-то торжественно коронованные. Годы назад Крафт послал Бони телеграмму именно из такого курорта: «
