Бесконечные поиски «я» - [2]

Иногда он начинал бунтовать сам против себя. Иногда скулил и жаловался на жизнь. Иногда молился. Иногда напивался в стельку, и тогда ее образ, холодный и равнодушный, оттаивал, становясь как-то ближе. Иногда на него вдруг нападала безудержная ревность, он бегал по комнате, по той самой комнате, где два года назад она лежала, укрывшись пледом до самых глаз, и скрежетал зубами. Ему хотелось придушить ее немедленно, где бы она ни была, а заодно и того типа, что сейчас с ней. Кто он? Нахальный блондин с бычьей шеей и воловьем взглядом? Или гибкий вертлявый брюнет, охмуряющий ее потоком красивых пустых фраз? Или зубастый рыжик, хваткий парень, — что схватил, уже не выпустит? Убить, убить его, кто бы он ни был, а заодно и все мужское население планеты от 8 до 80 лет.

Он часто представлял ее танцующей, извивающейся всем телом, полуобнаженной, соблазнительной. Представлял, как капельки пота катятся у нее по лицу и падают на грудь, как на ее шее бьется жилка, как она покачивается с носков на пятки, гладит свои бедра гибкими, похожими на змей, руками и посмеивается: «Дурак ты, дур-рак. Ой, дурак! Слов нет…»

А потом на него нападала усталость, тяжелая чугунная усталость, и становилось все равно. Хватит, наискался, больше никуда не пойду, — думал он и тут же вскакивал и летел через весь город с бешено колотящимся сердцем и одной ужасной мыслью: «А что, если я не приду, а она будет там?..». Но ее по-прежнему нигде не было.

И тогда он начинал роптать. Ропот, сначала робкий, постепенно набирал силу: в конце концов, что это вообще такое?! За два года можно было успокоиться и прислать хоть одну весточку! Сколько можно прятаться! Что за дурацкая игра, прятки, в нее только дети играют, а они уже не дети. Да, они уже давно взрослые серьезные люди, так сколько можно над ним издеваться?! Хоть бы раз позвонила, открытку прислала, что жива-здорова. Ему-то не много и нужно, только бы знать, что с ней все в порядке, что она где-то есть… Но даже почтовый ящик был с ней в сговоре и регулярно выдавал газеты, счета, квитанции, но ни разу ничего от нее.

Когда прошло два года, на него напала бессонница. Он купил подержанный мотоцикл и ночи напролет гонял по пустым городским улицам. Он мчался, обгоняя редкие автомобили, под скрип и громыхание растяжек, петлял в темных переулках, колесил по разрытым и раздолбанным дворам, выезжал на тротуар и несся вперед, заглядывая в окна первых этажей — вдруг там будет она… Но перед собой он почти никогда не смотрел, а если смотрел, то не видел ничего, кроме темноты и летящих навстречу огней, поэтому неудивительно, что однажды, резко свернув за угол, он врезался во что-то темное и мягкое. От удара мотоцикл занесло, и он покатился по земле, прежде чем понял, что произошло.

— Господи! — простонал кто-то. Он поднял голову и остолбенел: рядом с ним сидела она, морщась, растирала руку. — Господи, больно же… Смотреть надо, куда едешь, дур-рак!

— Ксана, — он глазам своим не поверил. — Ксанка…

Он вдруг оробел. Так долго искать ее, и вот так найти… Она здесь, перед ним… Не могло быть все так просто. Да она ли это? Он придвинулся ближе, осторожно дотронулся до ее рук, заглянул в глаза. Руки были точно ее, и глаза тоже, и костерила его на все корки она так же, как раньше…

— Ксана! Ксаночка! — закричал он и бросился ее целовать. — Ксанка! Прости, слышишь, прости! Я виноват! Дурак я был, да. Дур-рак!

И нежные от холода щеки были ее, и губы знакомо вздрагивали под его губами, и ресницы порхали, как бабочки. И шея, и плечи — все, все было ее. И он заплакал от радости, и что-то бессвязно зашептал, и попросил прощенья, и попытался объяснить, и рассказать, как жил без нее…

— Пусти! — вдруг вскрикнула она. — Пусти! Пусти! Пусти! — и жалобно-жалобно завизжала.

Он отшатнулся в недоумении, моргнул… В его руках билась и скулила большая черно-белая собака.

Он снова моргнул, надеясь, что наваждение исчезнет, потом без злобы сказал: «Черт!» и оттолкнул животное. Мир снова вытянулся в бесконечную прямую поиска. Все правильно, все так и должно быть… Он поднялся, отряхнулся, стал искать ключи от мотоцикла. Машинально коснулся лба — там была кровь.

— Черт, — повторил он, и в ответ услышал тихое повизгивание. Собака жалась к его ногам, держа на весу переднюю лапу. Она оказалась совсем не большой, как он думал, белой с черными пятнами — или черной с белыми пятнами? — пушистой и упитанной, но какой-то растрепанной. На бездомную не похожа, скорее на потерявшуюся, а, может, сама сбежала от хозяев…

Он снова оттолкнул ее и поднял мотоцикл. Тот завелся на удивление легко. Он невольно оглянулся: собака сидела на краю тротуара. Она больше не скулила, просто держала лапу перед собой и следила за ним большими темными глазами.

— Ну… бывай… — сказал он ей. Собака не шелохнулась. В том, как она сидела и смотрела на него, ему вдруг почудилось что-то знакомое. Его передернуло.

— Ладно, давай сюда! — он хлопнул ладонью по сидению. Собака мигом сорвалась с места, прыгнула ему на руки, завертелась, затанцевала и все норовила лизнуть его в лицо.

— Ладно, ладно… — ворчал он, слабо отмахиваясь. Зачем ему нужна была эта собака, он и сам не знал, но оставить ее здесь одну было страшно. — Давай знакомиться, что ли… Ты будешь… Ксюхой!