Беседы с Vеликими - [160]

– Раз уж мы врачей вспоминаем. Вот есть понятие врачебной ошибки. Не тот диагноз поставили, не тот укол всадили. Человек умер. Врачи сильно переживают. Но ведь есть и журналистские ошибки, после которых ломаются судьбы. Ты знаешь о таких случаях?

– Туманов рассказывал, как в 1986 году (уже, кстати, была перестройка) газета «Социалистическая индустрия» разгромила как росток капитализма его золотоискательскую артель «Печора». Он об этом до сих пор вспоминает, будто это было вчера. «Как же так, – говорит, – меня критиковали за то, что моя зарплата 6 тысяч рублей. Действительно, я получал 6 тысяч в месяц. Но почему же тогда не написали, что простой бульдозерист у нас получал 3 тысячи? Да разве ж это плохо, когда бульдозерист получает три тысячи, а начальник всего в два раза больше! Сейчас давайте возьмем начальника и сравним его зарплату с зарплатой рабочего. Будет разница не в два раза, а в двадцать или в пятьдесят, может быть, в сто раз».

Писали тогда два журналиста, их фамилии известны, но я не буду называть, тем более что один из них не так давно умер. После публикации артель разгромили, люди разъехались кто куда. Потому что по тем временам газета ЦК КПСС – это не просто какое-то там СМИ, это гербовая печать, разрешение – бей, мочи. Это посерьезней было, чем сейчас донос в Генпрокуратуру. Фактически Туманов был объявлен преступником. С ним люди здороваться перестали, на весь Союз тогда его ославили.

Прошли годы, к Туманову обращается один известный журналист, тоже магаданец, и говорит: «Вадим, мог бы ты простить этих людей?» Туманов отвечает: «Давай жену мою спросим». А жена с инфарктом в больницу попадала несколько раз, ее с работы выгнали. И она говорит: «Знаешь, Вадим, тут у нас в ванну таракан упал. Я ненавижу тараканов, но не смогла его убить, взяла совок, замела его и выбросила на улицу. А этих двоих, по прошествии двадцати лет, мне кажется, я лично могла бы расстрелять. Таких сволочей я не видела больше никогда!» Туманов резюмирует: «Ну, старик, ты получил ответ».

Через неделю после этого разговора мне звонит один из тех журналистов, по делу! И я его спросил: «Помнишь то дело с артелью?» – «Помню». – «И как ощущения?» – «А что, – отвечает, – я на тот момент все правильно сделал. Было поручение – написал». – «Но ты же не разговаривал с Тумановым?» – «Да, было смешно, я поехал, документы посмотрел и по документам написал. А они потом удивлялись: кто же это приезжал, мы его не видели? А это я был! Ха-ха-ха!» – «Ну и?..» – «Что? Все нормально, мне не в чем себя упрекнуть». Сильная история?

– Да уж. А почему ты специализируешься именно на интервью? Кто-то статьи пишет, высказывает свои мысли, будто он гуру, кто-то экспертно оценивает, что происходит с нашей родиной и что еще произойдет. Ты же довольствуешься ролью собеседника, стоишь как бы в тени у тех персон, с которыми беседуешь.

– Может, у меня нет самоуверенности, нет таких амбиций, что я знаю больше вас и способен вас учить. Мне всегда было непонятно, как это люди проповедуют или читают лекции. И еще. Помню, в юности я как-то задумался – чего мне в жизни хочется достичь? Каким стать? Забавно, я тогда сказал себе, что хотел бы стать мудрым. Я помню, что хотел знать ответы на всякие важные вопросы. Мне хотелось знать, почему все так, а не иначе, и каковы люди на самом деле, и как увидеть их насквозь. Сегодня я вижу, что это было очень трогательно… Наверно, юноши и должны быть такими. Надеюсь, у меня будет еще время и возможность как-то подобраться к мудрости. Но тогда я, наверно, перестану писать. Ведь высшая мудрость – это когда человек все знает, но молчит об этом; бесполезно с людьми говорить, не поймут. Свои учения излагают людям только гении второго ряда, уровня Христа и Будды, а существа первого ряда даже не открываются. Это не моя мысль, я где-то встретил ее и был потрясен.

– Ты зачастую используешь в текстах ненормативную лексику. Что это? Дань моде, поскольку сейчас мат есть в кино и театре, не говоря уже о литературе? Или что-то другое?

– Ненормативной лексики в русской жизни всегда было очень много. Есть много образованных, высокоинтеллигентных людей – не чета нам с тобой, – которые замечательно разговаривают с применением мата. Их позиция мне значительно дороже, чем мнение об этом какого-нибудь чиновника на телеканале или в газете, который вычеркивает это из текста. Надо еще посмотреть – кто он такой, против, скажем, Эрнста Неизвестного!

Или вот пример, режиссер Дмитрий Месхиев мне рассказывал. Когда он пришел работать на «Ленфильм» ассистентом, то услышал, как Алексей Герман объясняет Нине Руслановой, как играть роль. Та не понимает. Тогда режиссер изложил свое пожелание матом. И тогда актриса говорит: «А, теперь я поняла. Что ж ты сразу не сказал!» Месхиев был вне себя от негодования – как можно при женщине ругаться матом! Но когда сам стал заниматься уже серьезными делами, понял, что есть вещи, которые не скажешь без мата ясно и тонко.

И еще. Кто-то рос в профессорской семье, ходил в музыкальную школу. У него была другая жизнь. И он, как какой-нибудь дворянин XIX века, который говорил по-французски лучше, чем по-русски, изъясняется литературным языком. Но я-то с Макеевки! С шахты, с поселка, куда съехались выпущенные из зон люди. И если я говорю по-русски, то почему бы мне не говорить так, как говорят русские люди? Почему я должен говорить, как диктор Центрального телевидения? Я в принципе, если напрягусь, смогу говорить как диктор, без мата, без «г» фрикативного, – но во имя чего эти усилия?