Беседы с Vеликими - [155]

А когда выучил, кто-то заказал мне написать заметку на советском языке. Я сидел, тупо смотрел в бумагу и постепенно понимал, что со мной произошла необратимая вещь: я навсегда ушел из прежней советской журналистики. С помощью этого нового языка я смог понять, что существуют другие ценности, другие интересы, другая жизнь.

– Теперь-то ты признанный журналист. В контексте буржуазного русского языка – мэтр, можно сказать. А до этого ты понимал, что способен заинтересовать людей своим творчеством? Было у тебя ощущение, что ты многое можешь в нашей профессии? Это, знаешь, я прочитал текст в «Эсквайре». Там Квентин Тарантино говорит, что он всегда знал, кто он такой. Просто люди вокруг об этом не знали. А вот теперь, спустя годы, узнали. У тебя так было?

– Начну издалека. Когда учился в школе, в последних классах, я летом заработал какие-то деньги. На них купил фотоаппарат «Зенит», самоучители английского, французского и немецкого, а также учебник по автоделу. Друзья меня спросили: «Зачем тебе это?» Я ответил: «Ну как? Я, когда закончу МГУ, стану журналистом, придется ездить в разные страны. Так что я должен знать основные языки, уметь хорошо фотографировать и водить автомобиль».

Народ смотрел на меня с подозрением: «Что он несет? Какие страны, какие языки? Ты что? У тебя с головой что-то!» – «Вы спросили – я ответил. Простая схема. Ну в Нью-Йорк надо, по делу. В Париж». Мне говорят: «Иди проходчиком, урод!» Я опять свое: «Друзья! Отстаньте. Дайте мне спокойно заниматься моими делами. Я ж не мешаю вам играть в футбол. Если пойдете портвейн пить, то я готов. А так – не мешайте».

А они не отстают. Брат двоюродный Леня, старше меня на два года (он меня многому научил в жизни – читать, писать, ругаться матом, кидать ножечки, драться солдатскими ремнями), говорит: «Старик, выбрось это все из головы! Будущее за угольной промышленностью Донбасса! Я тебе как старший брат говорю – иди в политехнический, на горный факультет. Получишь настоящую профессию! Вот я уже тысячу рублей получаю (1975 год. – «РГ»). А пойдешь в писаки – будешь голодранцем с зарплатой 120 рублей. Это не мужская работа!»

Прошли годы. Как ни смешно, я худо-бедно выучил языки. Конечно, говорю на них с акцентом, с нарушением правил, но нагло и бойко. И все три основных языка мне пригодились конкретно! Год я жил в Германии, весь пятый курс там провел – диплом писал. Освоил более-менее культуру, жизнь, язык. У меня там были две любимые девушки – кстати, я не знаю лучшего способа выучить язык, чем этот. В Америке год работал собкором журнала «Столица», в городе Москва, штат Пенсильвания. Время, конечно, в основном проводил в Нью-Йорке, до Манхэттена от моего дома было час тридцать пять езды на машине, это с легким нарушением скоростного режима. А во Франции я, наверно, провел даже больше времени, чем в Америке. У меня там родня, друзья. Права я тоже получил – не гонщик, но езжу как-то, по разным странам. И фотографирую, когда нужно бывает по работе. Карточки мои публикуют в разных журналах, не только в «Медведе». В общем, тот мой план, составленный в школе, последовательно выполняется. Так вот, возвращаясь к твоему сравнению меня с Тарантино, скажу: да, я знал, что буду писать для больших газет и журналов, что съезжу по работе во все страны, которые мне интересны, и буду в ремесле не последним человеком. Насчет регалий все относительно, но одну из премий я получал вместе с классиком журналистики Юрием Ростом: он в номинации «Мастер», а я – «Репортер года». Было, не скрою, приятно попасть с ним в одну компанию.

– Люди, которые тебя давно знают, удивляются: почему ты раньше писал плохие заметки, а потом вдруг стал писать веселые?

– Ха-ха-ха. Они все забыли. Я знаю, о ком ты говоришь. Некоторые из них лично заворачивали мои тексты и требовали зажигательных репортажей про отчеты и выборы в комсомоле, про передовиков производства и прочую ерунду. А самое лучшее в советское время рубилось! Меня даже однажды уволили из «Комсомолки» (той еще, советской, пафосной) с формулировкой «за профнепригодность». Чем я, кстати, горжусь, ведь великого очеркиста Геннадия Бочарова уволили за то же самое.

Один большой газетный руководитель, снимая очередной мой материал, так комментировал мое поведение: «Ты замахиваешься на святое! Ты пишешь, что рабочие собираются вечерами и изучают экономику, а кандидат экономических наук с ними занимается – для души». Я спрашиваю: «Что тут плохого? Смешная тема – рабочие, вместо того чтобы пить водку, собираются вечером и пытаются понять экономику». – «А какой информационный повод?!» – «Прекрасный повод, – отвечаю, – этого кандидата наук исключили из партии за аморалку, он разошелся с женой». – «Так он аморальный тип!» – «Да нет, он через месяц женился на ней обратно!» «А что такое рабочий урок экономики? Ты понимаешь, что от рабочих кружков один шаг до независимых профсоюзов!» Я говорю: «Во-первых, не понимаю, а во-вторых, и хрен с ними, с независимыми профсоюзами?!» Он мне тогда говорит: «Что ты мне тут дурачка исполняешь?! От независимых профсоюзов один шаг до посягновения на святое! На руководящую роль партии!» Тут я понял, что мне лучше дальше не спорить. И я говорю: «Ну, я хотел как лучше!» – «Ты не понимаешь! Не дай Бог, это вышло бы в печати! Иди быстрей уничтожай гранки! И этого разговора не было! Понял?»