Беседы с Оскаром Уайльдом - [16]

* * *

Кажется, она просила, чтобы вас привели к ней, когда она умирала, но вам не разрешили.

Не разрешили, и я узнал о ее смерти от своей жены, которая проделала долгий путь из Италии, несмотря на болезнь, чтобы сказать мне об этом, чтобы я не услышал об этом от кого-то другого. Она была нежна и ласкова со мной. Она поцеловала меня, она меня успокаивала, она вела себя так, как ни одна женщина в мире не смогла бы, разве что моя мать. Должен заметить, это было не в первый раз: она однажды приехала из-за границы, чтобы повидать меня и сказать, что была вынуждена ради наших мальчиков изменить свое имя, заверила меня, что никогда не разведется со мной. После моего освобождения она назначила мне содержание и позволила встречаться с детьми два раза в год. Она написала мне очень трогательное и ласковое письмо. Все, включая наши имущественные вопросы, было урегулировано между нами самым полюбовным образом, пока мои друзья, в необоснованном стремлении потребовать для меня большего, не испортили наши отношения. Почему люди не могли оставить нас в покое и позволить нам самим разобраться в нашей жизни?

* * *

Я думаю, что ваша жизнь в тот момент, полная гнева, душевной боли и горечи, которые не имели выхода, должна была вывести вас из нормального состояния психического равновесия.

Так оно и было, но мне наконец позволили иметь перо и бумагу. А до этого мое сознание было спутано и полно пагубных мыслей. Я начал писать большое письмо Бози, и одна только возможность снова писать была подобна огромной очистительной волне, смывшей всю горечь, негодование и раздражение, накопившиеся за полтора года молчания и одиночества. Я писал его как письмо под названием Epistola: In Carcere et Vinculis, письмо из тюрьмы, написанное в оковах[6], потому что именно форма письма соответствовала тому, что я хотел сказать. Я не пытался оправдать свое поведение за последние пять лет, но лишь объяснить его, рассказать о своем невообразимом поведении в отношении Бози и его отца. Мне не позволили отослать его, что оказалось удачей, потому что Бози, несомненно, уничтожил бы его, придя в ярость от моих упреков. Большое значение для меня имело и то, что, описывая свой тюремный опыт, я помогал себе подготовиться к возвращению в свободный мир, принять тот факт, что я был обычным заключенным в обычной тюрьме, и научиться не стыдиться этого.

* * *

Вы как образованный человек должны были страдать больше, чем другие заключенные, но, возможно, в этом было и некоторое преимущество? Вы сами могли начать свое восстановление.

Да, это так. Это один из основных недостатков системы и, насколько я знаю, до сих пор им остается. Общество обрушивает на человека тяжелое наказание и оставляет его в тот самый момент, когда все закончено и общество должно начать выполнять в отношении его определенную обязанность. Многие люди после своего освобождения продолжают нести с собой свою тюрьму, скрывают это, как позор, в сердце и в результате, как несчастные отравленные животные, заползают в какую-нибудь нору и умирают. Скверно, что у них нет другого выхода, и ужасно несправедливо со стороны общества заставлять их так поступать.

Что-то вроде свободы

Отбыв в заключении полный срок, который не был сокращен ни на один день — даже нахождение под стражей не было зачтено, — Оскар Уайльд вышел на свободу 19 мая 1897 года и сразу уехал во Францию. В Англию он больше не возвращался. Констанс посылала ему деньги, чтобы помочь начать все сначала, и даже согласилась назначить ему ежеквартальное содержание. Они писали друг другу, намереваясь встретиться, но больше никогда не увиделись. Уайльд провел лето в Берневале около Дьепа, где его навещали друзья. Поначалу он отвергал попытки Бози встретиться с ним. Здесь он закончил свое последнее произведение «Баллада Редингской тюрьмы».

* * *

Вы только что говорили о себе как о трагическом герое, отважно встретившем позор и унижение, которое он навлек на себя, однако после освобождения отправились в добровольное изгнание как побитый пес. Вы считаете, что заключение разрушило в вас что-то жизненно важное?

Когда я вышел из тюрьмы, я был бывшим каторжником, банкротом и гомосексуалистом. Вы представляете себе, что это значило тогда? Любой из этих ярлыков — позорное клеймо в викторианской Англии. Мне ничего не оставалось, как пересечь Ла-Манш и попытаться как-то снова наладить свою разрушенную жизнь во Франции, которая была матерью для всех художников. Я думаю, что тюрьма разрушила во мне только все плохое. Я вел жизнь бездумного прожигателя жизни и сознательного материалиста, недостойную такого художника, как я. В тюрьме я узнал много ужасных вещей, но усвоил также несколько хороших уроков, в которых нуждался. Как только я оказался на свободе, во Франции, в компании друзей, я почувствовал, что снова могу писать. Они образовали небольшой комитет по встрече меня с корабля, прибывшего ночью в Дьеп. И — о боже, как осудила бы меня миссис Чивли![7] — я положительно блистал на завтраке! Было так радостно снова иметь возможность разговаривать свободно. Какое же это удовольствие! Я писал по дюжине писем в неделю; я написал страстную статью в «Дейли кроникл» о тюремной реформе; я посылал деньги, сколько мог, сидевшим со мной заключенным перед их выходом на свободу. Простая возможность снова пользоваться пером и бумагой была удовольствием и возродила во мне интерес к жизни.