Беседы об искусстве - [66]
Обнаженное сердце объято ужасом. Но ужас обретает меру, упорядочивается, и этот порядок нас успокаивает. А потом приходит на помощь день – наша память о нем, наша привязанность к нему – и дает необходимую уверенность.
Отсветы на стрельчатой арке; перспектива скрыта, и свет, не преодолевший ребро свода, позволяет увидеть в своих лучах лишь неподвижный остов. Но этот свет, хоть он и ужасен, выявляет шедевр.
Собор приобретает ассирийский вид. Египет побежден, ибо этот собор впечатляет сильнее, чем пирамида, он дальше от нас, чем пещеры, где впервые появилось великое искусство архитектоники. В неизъяснимости этого зрелища – тайна. Оно наводит на мысль о лесе, о гроте, но это тут ни при чем: тут что-то абсолютно новое, что невозможно сразу выразить…
Чудовищная громада ночи, слегка отстраненная на миг, тотчас же с необоримой силой вновь забирает власть.
Это рембрандтовское полотно, но в духе вкуса и порядка. Хотя даже сам Рембрандт доносит до нас лишь отзвук этой изумительной вселенной.
Я потрясен и восхищен.
Данте, входил ли ты в этот ужасный круг?
Капеллы пронизаны борьбой мрака и света.
Эта – темный грот, где, похоже, нет ничего, кроме раковин, рядами налипших к ребрам арок. Однако грозная темнота не прочь выставить себя напоказ, покрасоваться, приобрести форму.
Одна ее сторона совершенно исчезла. Другая разделена надвое отброшенной тенью. Колонны, видимые на три четверти, черные, громадные, нарушают всю архитектурную композицию. Мой рассеянный ум воспринимает только страшное, видит лишь пугающее чередование опорных столбов в этом лесу, который человек выстроил ради своего Бога. Разве уступает он в красоте настоящему лесу, меньше оживленному размышлениями, меньше населенному ужасными призраками и духами?
А вы, горгульи, образины водостоков, разве вы не порождение мозга ваятелей, вернувшихся в собор после захода солнца, чтобы получить тут ночной совет, отыскать воспоминание о каком-то ужасном сне?
Я жажду новых подтверждений величия готической души.
Эта мнимая путаница производила бы впечатление Вавилонской башни, если бы из ночи вдруг не возникли архитектурные формы, если бы сама тень не была упорядочена… У мгновения здесь нет ни слова, ни голоса.
Совершенно черные колонны вокруг хора – это молящийся камень, вихрь, взметнувшийся к Богу.
О Ночь! Здесь ты грандиознее, чем где бы то ни было. Все освещено лишь наполовину, это и внушает мне ужас. Неполное освещение рассекает здание на части, и отсветы на этих частях говорят мне о трепетной гордости титанов, которые воздвигли собор. Молились они? Или творили?
О человеческий гений, молю тебя! Останься с нами, бог отсветов!
Мы увидели то, что глаз человеческий еще не видел, то, что ему, быть может, заповедано видеть… Орфей и Эвридика страшились, что не смогут выйти, когда не нашли перевозчиков в этом ужасном мраке… Мы одни шли в Ночи. Мы были в ущельях Тарна, шли одни по бескрайнему лесу. Весь мир был в этой ночи, которую нам приуготовили титаны.
Горит свеча: крохотная световая точка. Чтобы добраться до нее, надо переступать через грузные массы тени, касаясь мертвых отблесков, единорогов, чудовищ, призраков.
Мыслитель пришелся бы впору этому склепу; огромная тень усилила бы его.
Ризничий, зажигая свечу, сдвинул тени… Тут хранится сокровище – клад накопленных ночью теней. Служка прячет сокровище церкви…
Когда мы подошли к вратам, гигантский декор придвинулся к нам, – казалось, необъятный зал приготовлен к пиру преисподней.
Потом маленькая церковная дверца затворилась. Видение исчезло. Теперь все доверено нашей памяти.
Прежде чем направиться к церкви, чтобы нанести ей еще один ночной визит, я смотрю на нее из окна комнаты, которую выбрал по соседству с этим грандиозным чудом.
Здание, насыщенное мыслью! Скопление дум на фасаде, на барельефе, лишь часть которого я вижу из своего окна. Какая раса сотворила это? Здесь запечатлены века, тысячелетия. Это лик самой человеческой бесконечности.
Ощущение такое, словно тень, порождая смутные, пугающие формы, выталкивает меня из нефа, из хора. И чудится, будто я слышу раздраженный, резко окликающий меня голос:
• Кто там осмелился посягнуть на мое одиночество? Разве я уже не Дева Ночи? Разве тьма уже не моя вотчина? Кто же осмелился проникнуть сюда?
Я чувствую, что нарушил права тишины, что кощунственная рука открыла мне сердце этого священного безмолвия. Но художник умеет понимать, и здесь он не осквернитель.
Чувствуешь повсюду незыблемые устои. Все прочно, надежно. Опорные столбы – сама уверенность. Это восхищение, застывшее в гордых колоннах, выстроенных рядами, словно рать.
Опоры успокаивают во всех своих измерениях, но становятся реальнее по мере приближения к земле. Свет играет на плитах пола. Пучки колонн кажутся складчатыми.
Другие колонны – словно деревья, поддерживающие небесный свод, возносящие древнюю ночь. Опять они напоминают мне шеренги дисциплинированных солдат. Они окаймлены светом. Высятся, словно леса. Бук – вот их типичный представитель. В вышине виден только контур ветвей. Тишина сопровождает их переплетение до самого верха – тишина неподвижности, ибо ветру нечего здесь колыхать: эти деревья – растения внутренние. По этим колоннам, по этим деревьям скользят вверх слабые отсветы, теряясь в тени свода. Легкие нервюры возникают словно растянутая в вышине паутина.
Что такое музей, хорошо известно каждому, но о его происхождении, развитии и, тем более, общественном влиянии осведомлены немногие. Такие темы обычно изучаются специалистами и составляют предмет отдельной науки – музеологии. Однако популярность, разнообразие, постоянный рост числа музеев требуют более глубокого проникновения в эти вопросы в том числе и от зрителей, без сотрудничества с которыми невозможен современный музей. Таков принцип новой музеологии. Способствовать пониманию природы музея, его философии, иными словами, тех общественных идей и отношений, которые формировали и трансформировали его – задача этой книги.
В сборник вошли статьи и интервью, опубликованные в рамках проекта «Музей — как лицо эпохи» в 2017 году, а также статьи по теме проекта, опубликованные в журнале «ЗНАНИЕ — СИЛА» в разные годы, начиная с 1960-х.
Вниманию читателя предлагается первое подробное жизнеописание Марка Алданова – самого популярного писателя русского Зарубежья, видного общественно-политического деятеля эмиграции «первой волны». Беллетристика Алданова – вершина русского историософского романа ХХ века, а его жизнь – редкий пример духовного благородства, принципиальности и свободомыслия. Книга написана на основании большого числа документальных источников, в том числе ранее неизвестных архивных материалов. Помимо сведений, касающихся непосредственно биографии Алданова, в ней обсуждаются основные мировоззренческие представления Алданова-мыслителя, приводятся систематизированные сведения о рецепции образа писателя его современниками.
Японская культура проникла в нашу современность достаточно глубоко, чтобы мы уже не воспринимали доставку суши на ужин как что-то экзотичное. Но вы знали, что японцы изначально не ели суши как основное блюдо, только в качестве закуски? Мы привычно называем Японию Страной восходящего солнца — но в результате чего у неё появилось такое название? И какой путь в целом прошла империя за свою более чем тысячелетнюю историю? Американка Нэнси Сталкер, профессор на историческом факультете Гавайского университета в Маноа, написала не одну книгу о Японии.
Ксения Маркова, специалист по европейскому светскому этикету и автор проекта Etiquette748, представляет свою новую книгу «Этикет, традиции и история романтических отношений». Как и первая книга автора, она состоит из небольших частей, каждая из которых посвящена разным этапам отношений на пути к алтарю. Как правильно оформить приглашения на свадьбу? Какие нюансы учесть при рассадке гостей? Обязательно ли невеста должна быть в белом? Как одеться подружкам? Какие цветы выбирают королевские особы для бракосочетания? Как установить и сохранить хорошие отношения между новыми родственниками? Как выразить уважение гостям? Как, наконец, сделать свадьбу по-королевски красивой? Ксения Маркова подробно описывает правила свадебного этикета и протокола и иллюстрирует их интересными историями из жизни коронованных особ разных эпох.
"Ясным осенним днем двое отдыхавших на лесной поляне увидели человека. Он нес чемодан и сумку. Когда вышел из леса и зашагал в сторону села Кресты, был уже налегке. Двое пошли искать спрятанный клад. Под одним из деревьев заметили кусок полиэтиленовой пленки. Разгребли прошлогодние пожелтевшие листья и рыхлую землю и обнаружили… книги. Много книг.".
Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры – писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы.
Один из лучших психологических романов Франсуазы Саган. Его основные темы – любовь, самопожертвование, эгоизм – характерны для творчества писательницы в целом.Героиня романа Натали жертвует всем ради любви, но способен ли ее избранник оценить этот порыв?.. Ведь влюбленные живут по своим законам. И подчас совершают ошибки, зная, что за них придется платить. Противостоять любви никто не может, а если и пытается, то обрекает себя на тяжкие муки.
Сергей Довлатов — один из самых популярных и читаемых русских писателей конца XX — начала XXI века. Его повести, рассказы, записные книжки переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. Удивительно смешная и одновременно пронзительно-печальная проза Довлатова давно стала классикой и роднит писателя с такими мастерами трагикомической прозы, как А. Чехов, Тэффи, А. Аверченко, М. Зощенко. Настоящее издание включает в себя ранние и поздние произведения, рассказы разных лет, сентиментальный детектив и тексты из задуманных, но так и не осуществленных книг.
Роман знаменитого японского писателя Юкио Мисимы (1925–1970) «Исповедь маски», прославивший двадцатичетырехлетнего автора и принесший ему мировую известность, во многом автобиографичен. Ключевая тема этого знаменитого произведения – тема смерти, в которой герой повествования видит «подлинную цель жизни». Мисима скрупулезно исследует собственное душевное устройство, добираясь до самой сути своего «я»… Перевод с японского Г. Чхартишвили (Б. Акунина).