Беседы о науке - [26]
Затем – вдоль всего северного побережья страны – искать возможность вплавь, сквозь льды добраться из одной морской окраины страны до противоположной. В истории эта идея получила название – прокладки Северного морского пути. В самых же сокровенных советских святцах нареклась героической эпопеей челюскинцев. В действительности же – не только героической, но еще и изрядно авантюрной. Поскольку подогреваема была избытком чаяний о демонстрации непобедимости советского строя и неукротимости духа коммунистических идей. Ими решено было окольцевать Арктику как можно ближе к полюсу. Даже без наличия достаточных для того технических средств. Только, главным образом, на волне энтузиазма.
Илья Сельвинский, влившийся в шмидтовскую команду, окрыленно выстукивал из охваченной арктической стужей каюты новенького ледокола «Челюскин» горячие строки своей знаменитой «Арктики»:
«Так возникал плавучий материк,
Исканий драматическая повесть.
За этим небом нелюдим и дик,
Пришельцев хищно поджидает полюс.
Столетний свист пурги его занес.
Он спал века, не ведая помехи.
Там даль окончилась и только нос
Полярной точкою чернелся в мехе.
Но чей-то дух без голоса и крыл
Воцарствовал, невидимо нагрянув,
И навсегда чудовище накрыл
Железной клеткою меридианов.
Тогда-то полюс потерял покой…
Он поднялся из лежки из берложьей,
Разбуженный пытливостью людской,
Еще не схвачен, но уже обложен.
Но, не желая выйти напоказ,
А подползая, крадучись и прячась,
Полярное обходит нашу зрячесть
И козни замышляет против нас».
Дефицит технической зрячести и оснащенности многих арктических предприятий Шмидта с лихвой покрывался профицитом героизма и энтузиазмом участвующих в его бесконечных подвигах людей. Что, впрочем, считалось вполне достаточным для оправдания и прославления уникальности феномена главного полярника страны.
Мне приходит на память пятилетней давности командировка на питерский Балтзавод, на вервях которого в ту пору заканчивали сборку нового ледокола «Арктика». Назвать эту махину кораблем было сложно. Плавучая гора с двумя ядерными реакторами в утробе. Мощностью в полсотни раз больше той, с помощью которой Шмидт самонадеянно пытался прорубить во льдах маршрут северной морской дороги.
Мне запомнилось только что слышанное выступление одного из руководителей РКК «Энергия», рассказывающего о перспективах решения важнейшей космической задачи – сооружении новой орбитальной станции с революционно новой ориентацией орбиты – с неизменным заходом в северные широты земли. Дабы, надежно отслеживать навигационную ситуацию вдоль наших северных берегов Ледовитого океана.
Отто Юльевич Шмидт, конечно, не предполагал, что для удачного завершения его героических арктических вылазок, т.е. – надежной прокладки Северного морского пути – не хватало довольно существенных «малостей». Скажем – открытия и использования ядерной энергии. Или – выхода человека за пределы земного притяжения. Все, по мысли полярного героя, должны были решить голый героизм и бесконечное упорство. Может быть даже – святая вера в коммунизм. И всем этим ограниченным по масштабам, но безграничным по крепости потенциалом Шмидт умел распоряжаться на редкость умело и ярко. Воспламеняя отчаянным энтузиазмом и преданностью делу все вокруг. Рискуя подчас и самому бесстрашно сгореть в обжигающих собственной страстью деяниях великого первопроходца.
Биолог и изобретатель Александр Чижевский
Бронзовый Александр Леонидович Чижевский, своеобразный и чуть подзабытый русский мыслитель сидит сегодня в Калуге слегка нога на ногу с книжкой в руках на том же самом месте, где когда-то пристально осматривал местные веси гранитный Иосиф Виссарионович. Ключевая калужская точка для возведения очередного монумента (на пересечении улиц Ленина и Луначарского) была вакантной довольно долго и лишь относительно недавно обрела хозяина. С аналогичным, как и у прежде, эпитетом на постаменте – «великий». Так, во всяком случае, воспринимают Чижевского на его малой, скажем так, родине в провинциальной и по-прежнему купеческой Калуге. Где ревностно и зорко блюдут память о весьма спорном исследователе, даровитом поэте и небесталланном живописце. К тому же – соседе и сподвижнике ещё одного выдающегося местного выдумщика – Циолковского.
Обоих связывала горячая симпатия к космосу, что впоследствии принесёт им славу русских космистов – этакой своеобразной общности фантазёров, накрепко связывающих земные деяния и чаяния со звёздными. Причём не столько в строго академическом формате всяких там «мутных» теорий относительности, гравитационных волн или квантовых флуктуаций, а куда в более эффектном и беллетристически выигрышном формате отчаянного научпопа, коим в начальные годы советской власти довольно изрядно грешили обескровленные по сути, но окрылённые революционным энтузиазмом русские исследователи.
Если Циолковский изобретал свои ракеты, чтобы найти способ отбыть от надоевшей своими проблемами матушки-земли куда-нибудь подальше к звёздам («Если судить по земле, – грустно признавал Циолковский, – то безумие управляет Вселенной, или, по крайне мере, можно сильно сомневаться в разумности мира»), то Чижевский пытался докопаться до корней этого «безумия», привлекая эти самые звёзды себе в союзники. В частности – самую близкую из них – солнце. («Никогда, – убеждал Чижевский, – влияние вождей, полководцев, ораторов, прессы и пр. не достигает такой огромной силы, как в период максимального напряжения пятнообразовательной деятельности солнца»).
