Беседы и размышления - [24]

II

Лк. 18:13. Молитва

Господи Иисусе Христе, даруй нам Духом Твоим Святым ясно увидеть и осознать наши грехи, чтобы нам, смирившись, в сокрушении познать, что мы стоим вдали, совсем вдали от Тебя, и воздохнуть: «Боже! будь милостив ко мне, грешнику!»; но тогда, милостивый Господи, поступи и с нами так, как Ты, по слову Твоему, поступил с тем мытарем, что вошел в храм помолиться: он пошел оправданным в дом свой.

Лк. 18:13. Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! будь милостив ко мне, грешнику!

Как ты знаешь, мой слушатель, прочитанное сегодня слово относится к Евангелию о мытаре и фарисее: фарисей – лицемер, он обманывает себя и желает обмануть Бога, мытарь же открыт пред Богом, и Бог оправдывает его. Но ведь лицемерие может скрываться и под иной личиной, есть лицемеры, которые в душе похожи на фарисея, но образцом себе избрали мытаря, лицемеры, которые, по слову Писания о фарисее, уверены о себе, что они праведны, и уничижают других[24], но внешне делают себя похожими на мытаря: лицемерно стоят вдали, не как евангельский фарисей, который гордо стоял впереди; лицемерно опускают глаза, не как фарисей, который гордо обращал взгляд к небу; лицемерно вздыхают: «Боже! будь милостив ко мне, грешнику!», не как фарисей, который гордо благодарил Бога за свою праведность, – лицемеры, которые, подобно тому как фарисей богохульно говорил в своей молитве: «Боже, благодарю Тебя за то, что я не таков, как этот мытарь», лицемерно говорят: «Боже, благодарю Тебя за то, что я не таков, как этот фарисей». Ах да, конечно, христианство пришло в наш мир и научило нас смирению, но не все научились от христианства смирению, лицемерие выучилось новому обличью и осталось тем же самым, вернее, стало еще хуже. Христианство пришло в мир и научило, что не следует гордо и тщеславно искать первого места за столом, но нужно занимать самое скромное место – и тут же гордость и тщеславие занимают самое скромное место за столом, те же самые гордость и тщеславие, – впрочем, нет, не те же, но еще хуже тех. И потому, видя, что лицемерие, гордость, тщеславие и дух мира сего способны все вывернуть наизнанку, кто-то мог бы пожелать переписать наоборот эту Евангельскую притчу, да и почти все Евангелие. Но разве могло бы это помочь? Ведь это было бы лишь проявлением нездорового остроумия, тщетных потуг ума, желающего исхитриться и, приложив всю сообразительность, суметь воспрепятствовать лукавству. Нет, лишь одно побеждает, и, более того, сразу безоговорочно побеждает всякое лукавство: это Евангельская простота – простота, которая просто и бесхитростно как будто позволяет себя обманывать и все же просто продолжает оставаться сама собой. И Евангельская простота назидает также тем, что зло совершенно бессильно склонить ее к умствованию и бессильно внушить ей желание стать умной мирским умом. В самом деле, зло одержало бы весьма угрожающую победу, если бы оно сумело внушить простоте желание стать умной для того, чтобы сделать свое существование надежным. Ведь надежна, вечно надежна одна только простота, которая, просто позволяя себя обманывать, при этом ясно разоблачает обман.

Давайте же в отведенное нам краткое время просто поразмыслим о мытаре. Он во все времена служил примером для честных и богобоязненных христиан. И все же мне думается, что ближе всего этот образ относится к тем, кто идет к Причастию. Ведь когда мытарь говорит: «Боже! будь милостив ко мне, грешнику!», – разве не подобен он человеку, идущему к Причастию?! И когда говорится, что «он пошел оправданным в дом свой», – разве это не подобно тому, как если бы он шел домой, причастившись?!

Мытарь стоял вдали. Что значит стоять вдали? Это значит стоять одному, собранно стоять перед Богом – так что ты стоишь вдали, вдали от людей и вдали от Бога – от Бога, с Которым ты при этом находишься наедине. Когда ты находишься наедине с человеком, ты находишься ближе всего к нему – если с вами есть еще кто-то, ты уже несколько дальше от него. Но в отношении к Богу, напротив: если рядом с тобою есть еще много других людей, то тебе кажется, что ты ближе к Богу, и только когда ты остаешься наедине с Ним, ты обнаруживаешь, насколько ты от Него далек. О, даже если ты и не такой грешник, как мытарь, о котором и человеческая справедливость судит как о виновном, если ты стоишь наедине с собой перед Богом, ты тоже стоишь вдали. Как только между Богом и тобой появляется кто-то еще, ты легко впадаешь в заблуждение, будто ты стоишь не столь уж вдали. И даже если ты полагаешь, что тот или те, кто для тебя находится между Богом и тобою, лучше и совершеннее тебя, ты все же уже не настолько вдали, как когда ты стоишь один перед Богом. Как только между Богом и тобой появляется кто-то еще – все равно, будет ли он казаться тебе более или менее совершенным, чем ты сам, – ты получаешь ложный масштаб, сравнивая себя с человеком. Тебе начинает казаться, что ты можешь измерить свою удаленность, что она измерима, а значит, что ты не столь уж вдали.

Но фарисей, который, по слову Писания, «став, молился сам в себе», разве не стоял тем самым тоже вдали? Конечно, если бы он поистине пребывал сам в себе – один, то он тоже стоял бы вдали, но он на самом деле не пребывал сам в себе. Евангелие говорит, что, когда он, «став, молился сам в себе», он благодарил Бога за то, что он «не таков, как прочие люди». Но если человек мысленно приводит с собою «прочих людей», то он не пребывает сам в себе. В том-то и заключалась гордость фарисея, что он гордо использовал других людей для того, чтобы измерить, насколько он от них отстоит. Он не хотел перед Богом расстаться с мыслью о прочих людях, но удерживал эту мысль, чтобы гордо стоять одному – противопоставляя себя прочим людям; но ведь это как раз не значит стоять одному, и тем более не значит собранно стоять перед Богом.