Беседка любви - [39]

— Вы понимаете, что это он обокрал меня.

Лукас Свифт не ответил.

— Он забрал фамильный герб, — продолжил Эш. — Сокровище, которое принадлежало моей семье на протяжении ста лет. К счастью, как раз в этом месяце я получил письмо от встревоженного ювелира из Амстердама, у которого есть некоторый опыт в обращении с предметами, потерявшими своего настоящего владельца. Он выяснил, кому на самом деле принадлежит герб, и мы с ним пришли к обоюдному соглашению. Деньги не имеют для меня значения, чувства тоже. Но бесчестность я терпеть не намерен.

— Мартин говорит, что герб принадлежал ему, — вставил Лукас.

— Да, конечно, в минуту щедрости его дед подарил герб своему новорожденному внуку, — ответил Эш. — Но, опять же, он рассчитывал на то, что тот будет беречь это сокровище. Гордиться им. Что он, черт побери, будет вести себя как достойный член семьи Рейфилов. — Эш залпом выпил остатки виски и слегка улыбнулся. — Понимаете, мне самому не нравится то, что происходит. Мне хотелось бы, чтобы мой сын был другим. Я скучаю по очаровательному мальчику в серых фланелевых штанишках и кепке, который ходил за мной по фабрике и спрашивал про «сяпки». — Эш покосился на Лукаса. — Шляпки.

Он улыбнулся своим воспоминаниям, но буквально через секунду его лицо застыло в жесткой и неподвижной гримасе.

— Мне хотелось бы, чтобы мой сын был другим, — повторил он. — Мне хотелось бы, чтобы моя жена не пила до обеда. Мне хотелось бы, чтобы шляпный бизнес был более интересным. Но мы играем теми картами, которые сдала нам жизнь, и если не нравятся правила, то надо выходить из игры и не оглядываться назад. Мартин решил поступить по-своему, и я ничего не могу с этим поделать, равно как и с тем, кто есть он и кто есть я, или, раз уж на то пошло, насколько интересно заниматься шляпами.

Бокал с виски, который Эш Рейфил держал в руке, был своеобразными песочными часами: виски кончился — кончилось время. Эш встал — поднялся и Лукас. Они не стали пожимать друг другу руки.

Эш просто открыл дверь, а Лукас вышел из его кабинета и, пока шел по длинному коридору, внезапно почувствовал жалость к Мартину, которому пришлось расти здесь, среди равнодушной роскоши.

В тот вечер, когда Клэр готовилась лечь спать в доме своего отца и складывала одежду в шкаф, Лукас Свифт вошел в ее комнату.

— Клэр, — сказал он, — мне надо с тобой поговорить.

— Конечно, — кивнула она. — Все в порядке?

— Ты и Мартин… — начал Лукас. — Я хочу, чтобы вы оба вернулись в Лондон. Как можно скорее.

Клэр удивленно посмотрела на отца.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она. — Почему ты хочешь, чтобы мы уехали?

— Здесь для вас нет будущего, — ответил Лукас.

— Откуда ты знаешь?

— Я говорил с его отцом, — сказал он.

— Ты говорил с ним?! — изумленно воскликнула Клэр. — Мартин будет в ярости!

— Я хотел проверить, быть может, этот человек захочет изменить свое решение, — сказал Лукас. — И он не захочет. Он ненавидит сына, и ненависть его будет только расти. Поэтому, Клэр, я хочу, чтобы вы уехали.

— Но как же ты?

— О, со мной все будет в порядке, — успокаивающе улыбнулся Лукас.

— Я переживаю… — тихо проговорила Клэр. — Как ты тут без меня справишься?

— Ни о чем не волнуйся, — бесцветным голосом ответил он.

В ту ночь во сне Лукасу показалось, что он слышит, как его жена Морин зовет его. На одно мгновение он поверил в то, что она жива и по-прежнему спит в комнате Клэр. Лукас соскочил с кровати и бросился по коридору, но наткнулся на маленький столик и стал падать на пол, подворачивая лодыжку. Проснувшаяся от грохота Клэр выскочила из спальни.

— Папа, что случилось? — воскликнула она, включая свет и кидаясь к Лукасу.

Сидящий на полу отец, с худыми ключицами, выпирающими из ворота узкой голубой рубашки, и ссутулившимися плечами, показался ей удивительно слабым и немощным. Его лодыжка уже начала опухать. Клэр, видевшая, как с каждым днем состояние отца неуклонно ухудшается, понимала, что, если она уедет, процесс только ускорится. Лукас тоже понимал это — они оба понимали. Клэр помогла ему встать, и, когда он попробовал опереться на поврежденную лодыжку, боль заставила его громко охнуть. Этим вечером, перед тем как лечь спать, он говорил дочери, что она должна уехать и жить собственной жизнью с Мартином, потому что пришло их время. Она должна немедленно отправиться в Англию и воплотить все свои мечты, пусть даже он сам тихо угаснет после ее отъезда. И в лучшем случае это произойдет быстро и безболезненно.

«Ты позаботишься о нем?» — спрашивала мать перед смертью, и Клэр тогда согласно кивнула. Именно так и должна поступать хорошая дочь. Она не бросит отца, только не в таком состоянии. И Мартина она тоже не бросит, но на какое-то время им все-таки придется расстаться. Если быть совсем точной, это он бросит ее. Он должен вернуться на Добсон Мьюс, 17, где уже начал делать себе имя. Клэр знала, что Мартин многого достигнет, что он продолжит заниматься тем, что всегда любил. Он будет готовить на кухне, с кастрюлями и сковородками всех размеров, с большим столом, за которым можно дать волю фантазии и мастерству, со множеством маленьких таинственных приспособлений, таких как мандолина. Однажды он показал ее Клэр, не скрывая своего восхищения: это устройство было способно за секунду разрезать картофелину на десятки тончайших, полупрозрачных ломтиков. В маленькой лондонской квартире над рестораном Мартин чувствовал себя как дома. Он уже исходил все улочки в округе, постепенно изучая лавочки местных зеленщиков, открывая для себя магазины экзотических пряностей и специй и торгуясь в рыбных рядах на рынке. Она не сомневалась в том, что он отнесется к работе со всей серьезностью и вскоре достигнет больших успехов.