Бернард Шоу - [191]

Шоу нравилось видеть себя проповедником, пророком — лишь бы не обыкновенным человеком. В одном из набросков он объяснил, почему никогда не писал автобиографии. Причина первая: «На девяносто девять и девять десятых процента я такой же точно, как все другие люди, — утверждал Шоу. — Поэтому трудно поймать за хвост и разглядеть одну десятую процента, которая и отличает меня от всех». Вторая причина: Шоу заявлял, что с биографической точки зрения он не представляет ровно никакого интереса — никого не убил, приключений не изведал. На этот счет у нас был разговор, и Шоу остался глух к моим возражениям.

— Жизнь духа полна превратностей и волнует больше, чем житейские приключения, — сказал я.

— Возможно, — ответил Шоу, — и поскольку превратности моего духа видны по моим сочинениям, никакой биографии и не нужно.

— Но ведь многое вы не отразили в своей работе, а что-то и вообще можно объяснить, лишь зная вашу жизнь и ваш характер. Но главное, факт остается фактом: лучшие биографии написаны о мыслителях, а не о людях действия.

Шоу затребовал примеров, и я назвал платоновского Сократа.

— Платон придумал своего Сократа, — объявил Шоу.

— Ксенофонт тоже придумал своего Сократа? — съехидничал я. — У него портрет вышел живее, чем у Платона.

— А все-таки знают Сократа по Платону.

— Хорошо, а как быть с доктором Джонсоном?

— Его придумал Босуэлл.

— Значит, у Джонсона был целый штат великих фантазеров, — защищался я, — ибо множество людей воспроизвели разговоры с ним блестяще, почти как Босуэлл.

— Но удержался до нас один Босуэлл.

Прежде чем покончить с «Набросками», хочу отметить следующее: в книге Харриса о Шоу приводилось письмо, где Шоу рассказывал автору о своих любовных увлечениях; в письме была опущена одна немаловажная фраза, и восстановил ее сам Шоу, включив письмо целиком в свои «Шестнадцать набросков». Здесь окончательно проясняется основа его брака: «Как муж и жена мы построили союз без пола». Это очень характерно для Шоу: вставить старую фразу в новый текст чуть измененной и дать основание думать, что эта фраза была на своем месте только в оригинале письма. Если кто-нибудь просил разрешения процитировать в своей работе письмо или даже эссе Шоу, он обязательно что-то переменит, что-то добавит. «Факты нужно освещать с сегодняшней точки зрения», — говорил Шоу. Тут как в капле воды отразились приемы сильных личностей всех времен.

В мае 1949 года Шоу надумал разделаться с обстановкой своей квартиры на Уайтхолл-Корт. В Лондон он приезжать не собирался — «разве что на катафалке» — и уже несколько месяцев назад решил отказаться от лондонской квартиры, сняв в том же доме маленькую квартирку для своего секретаря. И в самом конце мая Бланш Пэтч получила директиву: в два дня сплавить куда-нибудь все — обстановку, книги, картины и даже ковры. В такой срочности не было необходимости, не было и возможности исполнить все так скоро, и Бланш Пэтч запротестовала. Но Шоу уперся на своем. Не в два дня, конечно, но за неделю эта работа была проделана. Кроме обстановки его кабинета, все отправилось на аукцион. Он ничего не захотел оставить у себя — даже книг, подаренных знаменитыми современниками, даже бюста леди Астор, который в каталоге фигурировал как «бюст миссис Уэбб». Пару ковров отправили было в Эйот — там они могли еще пригодиться, — но Шоу приказал их вернуть: ему нужны деньги, а не ковры. Все бумаги сжечь, все обратить в деньги — так повелел человек, который давно уже не знал, что делать с огромными гонорарами за фильмы, пьесы и книги. Это была своего рода навязчивая идея, результат его постоянного и пристального внимания к экономической стороне жизни. Решение моментально развязаться со всем имуществом — это только безумный каприз человека, всегда питавшего восхищение перед диктаторами.

В молодости он огрызался притворно, теперь это стало его второй натурой. Радиопостановкам своих пьес он давал такие отзывы, что администрации Би-Би-Си совсем расхотелось просить его согласия на новые передачи. Его юмор бывал редко согрет душевной теплотой, а теперь остыл и вовсе. Он был по-прежнему приятен и забавен в разговоре, но с пером в руке или у телефона часто срывался. Годы его нрава не смягчили. Что-то в его натуре упорно мешало ему признаваться, что в чем бы то ни было он мог быть неправ. Любому человеку, делавшему попытку оспорить непогрешимость его суждения, грозил расстрел на месте: свое оружие Шоу всегда держал наготове.

Где-то в конце года я показал Шоу статью о Грэнвилл-Баркере, написанную для моей книги «Последние актеры-антрепренеры». Шоу кое-что поправил и заодно рассказал, что из всех его знакомых Баркер один страдал хронической способностью влюбляться и обручаться. Шоу считал трагедией тот час, когда Баркер пленился Эллой Хантингтон и попал под ее каблук.

Еще о чем-то поговорили. Потом я спросил, при каких обстоятельствах он познакомился с леди Астор. «Я не желал быть развлекателем общества и неизменно отклонял ее приглашения, — ответил Шоу. — Потом встретил ее в чьем-то доме, она мне как-то сразу понравилась и я стал принимать ее приглашения».