Бернард Мандевиль - [31]

Но если бы был задан вопрос безотносительно к выгоде или благосостоянию города, в каком месте, по моему мнению, приятнее всего прогуливаться, никто не сомневался бы в том, что зловонным улицам Лондона я бы предпочел полный свежих ароматов сад или тенистую рощу в сельской местности. Подобным же образом, если бы меня спросили, где, по моему мнению, вероятнее всего люди могут наслаждаться подлинным счастьем, отбросив все мирское величие и тщеславие, я бы предпочел небольшое мирное общество, в котором люди, не вызывая ни зависти, ни преклонения со стороны соседей, довольствовались бы для жизни естественными продуктами, которые производятся в той местности, где они живут; я предпочел бы его огромному скоплению людей, купающихся в богатстве и власти, постоянно покоряющих других силой оружия за рубежом и развращающих себя в своей стране роскошью, завезенной извне.

Вот все, что я сообщил читателю в первом издании, ничего не добавив в качестве предисловия во втором. Но после этого поднялась буря протестов против книги, и тем самым полностью оправдались всегда имевшиеся у меня опасения в отношении справедливости, мудрости, милосердия и честности тех, на чью добрую волю я хотел надеяться. Против нее было вынесено обвинительное заключение большим жюри, ее осудили тысячи людей, вообще не видевших ни одного слова, в ней напечатанного. В присутствии лорд-мэра прочитали проповедь, направленную против нее; полное опровержение ее со дня на день ожидается от одного преподобного духовного лица, которое в своих высказываниях всячески поносит меня и угрожает вот уже в течение пяти месяцев дать мне ответ через два месяца. То, что я сам могу сказать о себе, читатель увидит в моей «Защите», напечатанной в конце книги, где он также найдет обвинительное заключение большого жюри и письмо достопочтенному лорду С., которое настолько наполнено пустой риторикой, что в нем нельзя обнаружить ни аргументов, ни внутренней связности. Автор его демонстрирует прекрасные способности к произнесению ругательств и большую проницательность в отыскании атеизма там, где другие его вообще не могут обнаружить. Он рьяно выступает против безнравственных книг, прямо указывает на «Басню о пчелах» и очень сердит на ее автора; он приводит четыре очень резких эпитета, характеризующих чудовищность его вины, и путем нескольких косвенных намеков, обращенных к толпе (например, на то, что терпеть на земле подобных авторов опасно, или на небесные кары, которым подвергнется весь народ), весьма милосердно препоручает меня ее заботам.

Учитывая, что это послание весьма длинно и направлено в целом не только против меня, я вначале намеревался привести из него лишь некоторые отрывки, имеющие непосредственное отношение ко мне, но, обнаружив при ближайшем рассмотрении, что все касающееся меня настолько связано и переплетено с тем, что ко мне не относится, был вынужден обеспокоить читателя, приведя все послание целиком в тайной надежде, что, несмотря на его многословие, нелепость его позабавит тех, кто изучит тот трактат, который оно осуждает с таким ужасом.

Возроптавший улей, или мошенники, ставшие честными [13]

В просторном улье пчелы жили,

Там все имелось в изобилье;

И множились науки в нем,

И шел промышленный подъем;

Закона и оружья сила

Его величие хранила;

И каждой новою весной

Он порождал за роем рой.

Ни деспота не знал он власти,

Ни демократии напасти;

Им управлял король, чей трон

Законом был давно стеснен.

Так жили пчелы жизнью вольной,

Но были вечно недовольны.

Ну, словом, был пчелиный рой

Во всем похож на род людской.

Производили то же пчелы,

Что наши города и села:

Все те предметы, что нужны

Для мирной жизни и войны.

И нет у нас таких строений,

Машин, судов, изобретений,

Наук, искусств и мастерских,

Каких бы не было у них.

Посредством крохотных орудий

Они всё делали как люди;

И нам хватает наших слов

Для описанья их трудов.

Из человечьих дел едва ли

Они чего-нибудь не знали,

Ну разве что иных затей —

Игральных, например, костей.

И то едва ли; в самом деле,

Ведь короли солдат имели —

А разве был на свете полк,

Где в играх бы не знали толк?

Итак, цвел улей плодовитый,

До крышки пчелами набитый;

И в нем, как в обществе людей,

Кипели тысячи страстей.

Иные утоляли страсти,

Достигнув почестей и власти;

Другие в копях, в мастерских

Всю жизнь работали на них,

Полмира, почитай, кормили,

А сами как илоты жили.

Тот, кто имел свой капитал,

Себя ничем не утруждал

И только прибыли считал;

Другие знали лишь работу,

Работу до седьмого поту,

И спину гнули день-деньской,

Питаясь хлебом и водой.

Но было и немало сброда

Среди пчелиного народа,

Тех пчел, кто ради темных дел

Общеполезный труд презрел;

Плуты, хапуги, сутенеры,

Гадалки, шарлатаны, воры —

Все шли на хитрость и обман,

Дабы набить себе карман.

И остальные, впрочем, тоже

Вели себя, увы, похоже:

Весьма солидные мужи

Отнюдь не избегали лжи,

И были в улье том едва ли

Занятья, где б не плутовали.

Здесь каждый адвокат владел

Искусством раздуванья дел

И, ловко разжигая споры,

Клиентов грабил хуже вора.

Суды веденье тяжб всегда

Растягивали на года,

Однако было все в порядке,

Когда судье давали взятки;