Берлинский боксерский клуб - [18]

– Постарайтесь не раздражаться на маму. Ей сейчас тяжело, но она вас очень любит. Вы хорошие дети, и все у вас будет хорошо.

Мы с Хильди молчали. И оба при этом думали: «Нет, нам будет плохо. Как мы справимся одни? Кто будет нам готовить? Кто возьмет на себя хозяйство? Если кто-то из нас порежется, кто перевяжет рану?»

Фрау Крессель в последний раз обняла Хильди, потом обняла и трижды – в обе щеки и в лоб – поцеловала меня, подхватила свой чемоданчик и ушла. Мы с Хильди какое-то время стояли молча, словно надеясь, что фрау Крессель вернется. Но она ушла навсегда.

Отец велел нам, когда мама закрывалась в ванной, следить, чтобы она там не уснула. Поэтому каждые десять минут кто-нибудь из нас стучался ей в дверь, пока из ванной не донесется едва слышное ja[26].

Уходя, фрау Крессель оставила нам на плите большую тарелку картофельных кнедликов и рядом, под тем же белым полотенцем, миску густой коричневой подливки к ним. Она помнила, что именно кнедлики мы больше всего любим из всей ее баварской стряпни. Перед тем как слепить шарики из картофельного пюре и бросить из в кипящую воду, она добавляла к картошке чуточку тертого сыра – он придавал нежному пюре легкую приятную упругость. Мы с Хильди разложили кнедлики по тарелкам и молча принялись за еду. Кнедлики фрау Крессель буквально таяли во рту, но в тот вечер мы поедали их без всякого удовольствия.

После ужина я занялся мытьем посуды, а Хильди в очередной раз пошла проверить маму. Сколько она ни стучалась, сколько ни звала, мама не отзывалась. Тогда Хильди позвала на помощь меня. Я тоже постучал в дверь и громко крикнул:

– Мама!

Ответа снова не последовало.

Мы с Хильди испуганно переглянулись, и я повернул дверную ручку. От пара воздух в ванной был густым, теплым и влажным. Сквозь клубы мы увидели маму: она с закрытыми глазами лежала в ванне, почти наполовину погрузив лицо в воду. Я ошарашенно смотрел, как в такт редкому дыханию на поверхности появлялись и исчезали ее маленькие округлые груди, а каштановые волосы, плавно покачиваясь, охватывали ее шею, похожие на водоросли в морской глуби.

– Мама! – воскликнула Хильди и что было сил толкнула ее в плечо.

От толчка мамино лицо на мгновение целиком погрузилось под воду. Вода попала в нос, она закашлялась и распахнула глаза. Я бросился к ванне и помог ей сесть.

– Мама, проснись же! – умолял ее я.

Мама что-то невнятно пробормотала в ответ.

– Вылезай! – сказал я и схватил маму за руки. Меня поразило, какие они у нее холодные.

Стараясь не смотреть на ее обнаженное тело, я поставил маму на ноги.

– Давай полотенце!

Хильди накинула полотенце маме на плечи. Вытирая ее, мы залили пол водой и вымокли сами. Мама так до конца и не проснулась, но мы сумели надеть на нее халат и вывести в коридор – ее при этом шатало из сторону в сторону, как сомнамбулу. В конце концов мы уложили маму в кровать и накрыли одеялом. При виде сморщенных от воды кончиков ее пальцев я вспомнил лягушек в банках с формальдегидом, стоявших на полках в кабинете биологии у нас в школе.

Как только мама закрыла глаза и вроде бы начала засыпать, хлопнула входная дверь. Это пришел из галереи отец.

– Есть кто дома? – громко спросил он.

Мы с Хильди поспешили к нему.

– Что такое? Почему вы мокрые?

Хильди заплакала, а я объяснил, что мама уснула в ванне, и мы ее оттуда вытаскивали.

– Verdammt[27], – пробормотал он себе под нос и торопливо скрылся за дверью их с мамой спальни.

Через несколько минут отец пришел к нам на кухню.

– Хильдегард, сделай маме чаю. А ты, Карл, иди со мной.

Он отвел меня в свой примыкавший к гостиной кабинет. Открыл портфель, расстегнул молнию на потайном отделении и извлек оттуда сверток, упакованный в оберточную бумагу и перевязанный бечевкой.

– Я должен был кое-кому это сегодня вечером отнести. Но мне надо быть с мамой, поэтому вместо меня отнесешь ты.

Графиня

Никогда раньше отец мне таких поручений не давал.

Каждую неделю они с мамой печатали что-то для частных клиентов на станке в подвале галереи. Что именно, от нас с Хильди тщательно скрывали, но я понимал, что к продаже произведений искусства это что-то не имеет ни малейшего отношения. Завернув отпечатанные материалы в упаковочную бумагу, они развозили их заказчикам. Что это были за заказчики, я не знал. На случай назойливого внимания со стороны полицейских отец прятал свертки с заказами в потайном, застегнутом на молнию отделении портфеля, а мама – на самом дне хозяйственной сумки под фруктами и коробками с печеньем. Чем чаще родители развозили по городу печатные материалы и чем большей секретностью они окружали свои поездки, тем сильнее меня разбирало любопытство. И вот теперь наконец я получил шанс приоткрыть завесу тайны.

Кем бы ни были таинственные заказчики, они нас очень выручали, поскольку торговля искусством денег отцу уже практически не приносила. После выставки Харцеля отец пытался зарабатывать исключительно на частных клиентах со специфическими запросами. Это по большей части были евреи: одни распродавали произведения искусства, чтобы на вырученные деньги уехать из страны, другие надеялись воспользоваться отчаянным положением продавцов и задешево пополнить шедеврами свои коллекции.