Берлинская жара - [69]

Оле поправил зеркало заднего вида и повернул ключ зажигания.

— Тебя куда, домой или в «Адлерхоф»?

— Едем в «Адлерхоф», — сказал Франс. — У меня еще встреча.

Бранденбург, лес Барнима, 27 июля

Через продольный разрез по центру живота руки Мюллера с растопыренными короткими пальцами мягко вошли с двух сторон в окровавленную плоть, и погрузившись в нее почти до локтей, осторожно вытянули наружу сизый, лоснящийся пищевод, предусмотрительно перетянутый узлом, дабы избежать выпадения через него содержимого желудка. Все это Мюллер сбросил на сторону, поднял с травы полотенце и наскоро вытер руки.

— Вот теперь можно заняться шкурой, — удовлетворенно сказал он. — В такую жару хватит и часа, чтобы туша завоняла. С желудком шутки плохи. Одна капля дерьма — и все мясо отравлено.

Туманный глаз молодой косули словно подернулся матовой пленкой.

— Смотрите, у нее, кажется, бьется сердце! — удивился кто-то.

— Может, она соображает, когда ее потрошат, как думаете? — Губы Мюллера тронула ироничная усмешка. — В Азии едят сердце, пока оно живое. Никто не хочет попробовать?

Вырезали и сложили в таз почки, селезенку, печень, язык, легкие. Еще одна косуля и кабан лежали рядом, кабан тяжело, с присвистом дышал. Загонная охота была, пожалуй, единственным совместным событием, где высшие руководители СС и абвера могли встретиться в свободной обстановке. Ни те, ни другие не любили этой формы общения, но на то была воля фюрера, высказанная им однажды в виде пожелания и с тех пор неукоснительно исполняемая. Единственным человеком, чувствующим себя на подъеме, был Мюллер, который с детства обожал охотиться, хотя в последние годы это случалось все реже; он любил повторять, что поединок со зверем шлифует в нем мастерство стратега. К тому же из толпы загонщиков за ним наблюдала коренастая, голубоглазая брюнетка Анна Швааб, делопроизводительница из его управления, с которой время от времени он коротал вечер на съемной квартире. Сегодня был именно этот день.

На растянутый по земле брезент стали выкладывать куски мяса.

— Берите, господа, мяса на всех хватит. — Мюллер равнодушно отошел в сторону. — А где Шелленберг? — спросил он у стоящего возле палатки чьего-то адъютанта. — Я только что его тут видел.

Адъютант пожал плечами. Мюллер налил себе пива из бутылки.

— Аристократ, — проворчал он, поправляя закатанные рукава. — Не любит крови. А вот отбивную с кровью — это пожалуйста.

Шелленберг, и правда, был здесь, он, действительно, не выносил вида крови и терпеть не мог охотничьих утех, однако уехал отсюда он попросту за кампанию с шефом абвера Канарисом, которому якобы срочно потребовалось вернуться в Берлин, а на самом деле наскучило общество эсэсовцев, то и дело сбивающихся на панибратство, как и самому Шелленбергу надоела беспардонная веселость своего окружения.

— Знаете, иногда во сне мне видится, будто я взмываю над своей жизнью на огромную высоту и обозреваю ее от самого начала до будущего конца. — Канарис поднял глаза кверху и провел хлыстом над головой, указывая на небо. — Я вижу ее — как поле, лес или море. И тогда мне начинает казаться, будто каждое событие связано с любым другим непреодолимой взаимозависимостью. И то, что было в начале, определяет то, что было потом на любом отрезке моей жизни, а то, что будет в финале, таинственным образом влияет на то, что было раньше, вплоть до самых первых моих поступков. Как будто жизнь — это такая цельность. Как сфера, в которой нет начала и нет конца; все переливается и все перемешано.

Расслабленно и неспешно, почти что выпустив поводья, они ехали на двух гнедых кобылах к Бад-Фрайенвальде, грязелечебному курорту восточнее леса Барнима, где вермахт держал конную базу. Птичий щебет гулким эхом разносился в древесных высях, подобно тому, как звуки детского хора разлетаются в сводах собора. В лесу отступала жара, было свежо и просторно.

— А по мне, так жизнь — это просто кино. Один цветной фильм без продолжения, — беспечно улыбнулся Шелленберг. — Только титры не в начале, а в конце, включая имя режиссера. Что это вас потянуло на философию, адмирал?

— Философия — мать учения. Нам ли, немцам, этого не знать? Тучи сгущаются, мой дорогой. Когда грянет буря, место под крышей будет стоить чуть меньше жизни.

— О чем вы?

— Недавнее отстранение Муссолини от должности создает для нас непредвиденные проблемы. Фюрер требует немедленных решений. В таких условиях я вынужден думать и говорить одновременно. А это плохо сказывается на логике.

— Так вот что вызвало у вас приступ философской рефлексии. Но нам не о чем волноваться. Новое правительство продолжит войну. Бадольо уверен, что в действиях Виктора Эммануила нет антигерманского подтекста. Муссолини всем надоел.

— При чем здесь Муссолини? Военное руководство Италии давно работает над заключением сепаратного мира, и отставка дуче — всего лишь очередной шаг, приближающий нас всех к развязке. Я многократно сообщал об этом Кейтелю, но он предпочитает не волновать фюрера лишний раз.

— Надо было предупредить СД.

— Вы хотите сказать, что СД об этом не было известно?

— Тревоги в таких случаях не бывает много, — смутился Шелленберг и быстро переключил внимание: — Мне кажется или я ошибаюсь, что ваша лошадь хромает?