Берлинская жара - [70]

— Ничуть, мой дорогой. Это особенность ее шага. Но вот вопрос, — Канарис упрямо вернул разговор в прежнее русло, — почему же СД, со своей стороны, не донесло фюреру того, что нам обоим хорошо известно? Не волнуйтесь, обычное стариковское любопытство, без каких-либо последствий. В бешеном потоке событий можно что-то упустить, не так ли?

Шелленберг услышал мягко обозначенную угрозу в словах «хитрого лиса», о которой с этого момента не стоило забывать. Ему не оставалось ничего иного, как согласиться:

— Конечно, Вильгельм.

— Мы редко взаимодействуем, Вальтер. Нам надо подумать об этом. По всему выходит, что мы с вами информированы несколько лучше других и можем делать более-менее трезвые прогнозы. Та самая рефлексия, о которой вы упомянули, она неизбежна при взгляде на наше будущее. Отстранен Остер. Я тоже уже не в фаворе. Есть повод задуматься о жизни.

— Для этого требуется время. Время и уединение. Ни того, ни другого у нас нет.

Где-то вдалеке послышался слабый гудок поезда. Ленивый топот копыт по заросшей лесной тропе действовал умиротворяюще на измотанные нервы обоих.

— Рано или поздно, мой друг, перед политиком, претендующим на лидерство, возникает дилемма: продолжать убирать крысиный помет или убить крысу?

— Вы говорите загадками.

— Ничуть. Мы обязаны думать о послевоенном устройстве мира, где место каждого будет зависеть от качества козырей, спрятанных в рукаве сегодня, сейчас. Безликий политический ландшафт — вот что нас ждет, когда все кончится, поскольку нынешние лидеры до дна исчерпали лимит государственного мужества. Придется юлить, изворачиваться.

— Если мы доживем.

— Ну, разумеется, — покорно согласился Канарис. — Но даже если не доживем, решение дилеммы, о которой я говорю и которая обязательно возникнет в будущем, лежит в сегодняшнем дне. Решение не означает прямое действие, Боже упаси. Но! — понимание… Понимание накапливается, как положительный заряд, чтобы однажды изменить мир. Умный лидер зорко следит за динамикой этого тихого потенциала. Глупый его не замечает и, как правило, проигрывает.

Канарис был болтлив. Шелленберг учитывал это, общаясь с ним, и всегда старался меньше говорить и больше слушать.

— И чего же, по-вашему, нам ждать? — уточнил он.

— Помяните мое слово, когда уйдут победители, их место займут бюрократы.

— Тогда будущее опять за нами, — пошутил Шелленберг. Оба рассмеялись.

Низко свисающая ветка задела берет на голове Канариса, и он сдернул его, открыв уложенные в идеальную прическу седые волосы.

— Вот что я вам скажу, Вальтер, как старому боевому товарищу, несмотря на то что вы так молоды, — с характерным прононсом произнес Канарис. — Мы окончательно заведем нацию в тупик, если продолжим кричать про тотальную войну и готовность к жертве. Знаете, у меня есть приятель в Португалии, итальянец; так он мечтает о том, чтобы сделать такую паэлью, за которую после смерти ему поставят памятник перед его рестораном. Вот это я понимаю — мечта! Вот ради такой мечты можно жить и работать… Надеюсь, мои мысли не кажутся вам чересчур крамольными?

— Адмирал, крамола — не по моему ведомству, ею у нас занимается Мюллер.

— Единственное, в чем я согласен с Геббельсом, — продолжил Канарис, — это угроза большевизации Европы. Но и тут утверждать, что только Германия может стать у нее на пути, — опасное преувеличение. Это все равно что замереть в воинственной позе на линии схода снежной лавины. Нет, большевизм — это проблема всего Запада без исключения… Впрочем, я скатываюсь к привычному для меня дидактизму, а это нехорошо. Вы не проголодались?

— Держался до тех пор, пока вы не упомянули паэлью. Как думаете, нас накормят хотя бы похлебкой из рубца?

— Ну, если мы не собьемся с пути… Пока развилок вроде бы не было.

— Скажите, адмирал, вы не знакомы с человеком по фамилии Хартман, Франсиско Хартман? — неожиданно и вне всякой связи поинтересовался Шелленберг.

— Хартман? — Светлые брови Канариса задумчиво насупились. — Это полуиспанец? Управляющий отеля «Адлерхоф» в Шарлоттенбурге?

— Да, точно.

— Нет, не доводилось. А почему вы спрашиваете? Ведь он, насколько мне известно, по вашему ведомству. Оберштурмбаннфюрер, кажется? Нет, Вальтер, этого человека я не знаю… А вот и наш Бад-Фрайенвальде, — указал хлыстом адмирал на просвет между деревьями впереди. — Мой дорогой Шелленберг, пусть всё взлетит на воздух, пусть мы проиграем войну или возьмем Кремль, но сегодня я гарантирую вам одно — роскошный бифштекс с брюссельской капустой и рюмку чистой испанской мадеры на аперитив.

Канарис слукавил. Он действительно не встречался с Хартманом лично, но знал о нем как о посреднике между абвером и заинтересованными кругами в Скандинавии, а кроме того через управляющего «Адлерхофа» время от времени Артур Небе делился сведениями из недр Имперской безопасности. Со своей стороны, Шелленберг заподозрил адмирала в неискренности.

Бранденбург, Готтов, Куммерсдорфский испытательный полигон, 28 июля

Центр химико-физических и ядерных исследований на Куммерсдорфском полигоне охранялся даже тщательнее, чем расположенная восточнее от него, в глухом сосновом лесу, испытательная станция «Вест», где под началом Вернера фон Брауна модифицировалась баллистическая ракета Фау-2. До КПП Центра кривой саблей было проложено двухполосное шоссе, позволяющее обойти стороной зону испытаний стрелкового и артиллерийского оружия. Преодолев все шлюзы проверки и перепроверки документов, необходимо было идти пешком через площадь, заасфальтированную гладко, как стекло, до узкоколейки, по которой ходил небольшой паровоз с одним вагоном. Узкоколейка опоясывала комплекс незаметных, на первый взгляд, сооружений, отделенных друг от друга земляными валами и покрытых в целях маскировки настилом из травы. Это были тестовые стенды, соединенные с соответствующими лабораториями защищенными коридорами. Всего таких пар было восемь, плюс еще восемь блоков дублировали их на некотором расстоянии и сообщались между собой через сеть подземных тоннелей. Первые два блока спаренных сооружений предназначались для ядерных исследований, для чего юго-западнее от них под землей был построен урановый котел.