Берлинская жара - [52]

Хартман вошел в собор в тот момент, когда диакон выступил из алтаря с восклицанием «Благослови, Владыко!», знаменующим начало литургии оглашенных. Певчие сильными, легкими голосами затянули псалмы. Собравшиеся на службу выпрямились и стали креститься. В темном углу притвора, возле иконы Богоматери, освещенная единственной свечой, замерла одинокая фигура женщины в скромном, но изящном и, очевидно, дорогом платье, спускавшемся чуть ниже колен; голову и плечи покрывала легкая, длинная шаль. Было заметно, что она глубоко переживает происходящее. Хартман знал, что по воскресениям фаворитка фюрера, знаменитая Ольга Чехова старается посещать обедню в Воскресенском соборе. Он взял свечу и, осторожно ступая по скрипучему паркету, приблизился к ней.

— Простите, — чуть слышно спросил он, — где нужно ставить за здравие?

Чехова подняла на него свои прекрасные, светлые глаза:

— Ставьте здесь, перед Богородицей.

Перекрестившись по православному обряду, Хартман сделал шаг назад и замер позади актрисы. То взмывая ввысь, то опускаясь долу, хор певчих со скорбной убежденностью чистым тенором выводил: «Яко по высоте небесней от земли, утвердил есть Господь милость Свою на боящихся Его».

— Ольга Константиновна, — тихо обратился он к ней по-русски.

Женщина вздрогнула и обернулась.

— Я вас знаю? — так же по-русски спросила она полушепотом.

— Увы, нет. Но мне о вас много рассказывал граф Хельдорф.

— О, Вольфи. Общие друзья — повод для знакомства? — холодно улыбнулась она, но ее глаза изучающе впились в лицо Хартмана. — Вы что-то хотели?

— Простите, что в церкви, но вопрос безотлагательный.

— Здесь? Нет, — отрезала она. — Подождите меня снаружи.

Она повернулась к алтарю, где умолкли антифоны и священник вместе с диаконом вынес к престолу Евангелие. Ольга медленно перекрестилась.

— И говорите по-немецки, — добавила она. — Русский не ваш язык.

Слабый голос священника гулко разносился под сводами храма, и нельзя было разобрать ни слова из сбивчивого чтения им Апостола и Евангелия.

Хартман вышел на улицу, в тихом сквере против собора сел на скамейку и закурил. Он мог только догадываться, какие вихри бушуют в душе Чеховой, но этот риск он считал неизбежным. В центре сквера, возле слащавого изваяния ангела, сидящего на крылатом не то льве, не то волке, копошилась ватага детей. Хартман задержал на них сосредоточенный взгляд. Светловолосые немецкие дети не были похожи на его сына, но что-то общее в них угадывалось. Один, самый шустрый, влез на круп медного страшилища, которого оседлал ангелок, и вдруг испугался, что не слезет. Зажав сигарету в зубах, Хартман поднялся, подошел к ревущему мальчишке и аккуратно стянул его на землю… Светило солнце. Небо было безоблачным.

Ему пришлось ждать конца службы. Чехова вышла на паперть, сдернула с головы шаль, освободив пышные, идеально уложенные каштановые волосы, осмотрелась и стала спускаться по лестнице. Хартман отбросил сигарету и поднялся ей навстречу.

— Имейте в виду, — жестким тоном предупредила она, — у меня очень мало времени.

Франс протянул ей визитку:

— Разрешите представиться: Хартман, управляющий отеля «Адлерхоф».

— «Адлерхоф», это в Шарлоттенбурге?

— Именно.

— Хорошо быть управляющим отеля в военное время, — съязвила она.

— Кто-то должен делать и эту работу.

— Откуда вы знаете русский язык, Хартман? — спросила Чехова, отказавшись присесть на скамейку и показав тем самым, что разговор будет коротким.

— О, я бывал в России. К тому же моя жена русская.

— Вот как?

— Да. — В голосе Хартмана прозвучал металл. — Она погибла. В сорок первом под Ковелем ее застрелили эсэсовцы, предварительно разбив лицо прикладом.

Чехова смерила его осторожным взглядом:

— По правде сказать, у меня уже есть мотив, чтобы вызвать сюда полицию.

— Вы этого не сделаете.

— Почему же, позвольте узнать?

— Хотя бы потому, что вы — Чехова. — Хартман посмотрел ей в глаза. — А у Чеховых не принято заниматься доносительством.

— Вы неплохо подготовились к нашей встрече.

— О человеке полезно знать не только плохое, но и хорошее.

Глаза Чеховой сузились. Она ждала, что будет дальше, но Хартман молчал.

— Пойдите к черту.

Чехова повернулась и, покачиваясь на высоких каблуках, направилась к машине.

— Ваша тетя, Ольга Леонардовна Книппер, рассказала моим друзьям, — почти крикнул ей вслед Хартман, — как в детстве ваш отец поймал ящерицу. Это было в Царском Селе. Вы взяли ее за хвост — и хвост оторвался. Вы были потрясены, вас никак не могли успокоить. Вам казалось, что это вы оторвали хвост у ящерицы. Отец пообещал, что через месяц он опять вырастет. Но вы ему не поверили и, когда родители ушли, пытались приклеить его обратно казеиновым клеем.

Она замерла на месте. Губы ее дрогнули в робкой улыбке, которую она постаралась не обнаружить.

— Я даже не знаю, почему до сих пор слушаю вас, — тихо сказала Чехова.

— Ольга Леонардовна часто вспоминает вас, — продолжил он. — Она ждет вас к себе, когда кончится война. А еще, возможно, вы помните актера Художественного театра Сосновского. Он поцеловал вас после спектакля, а вы залепили ему пощечину, но так неловко, что поцарапали щеку, и тогда уже вы сами поцеловали его, чтобы загладить свою оплошность. Ваш брат Лев Книппер служит в Красной Армии…