Берлинская жара - [41]

Только выехали из клуба и свернули на шоссе, взвыли сирены воздушной тревоги. Ультрамарин вечернего неба прошили, покачиваясь и пересекаясь, желтые трассы зенитных прожекторов. Свет в незадернутых шторами окнах начал стремительно гаснуть, по улицам забегали испуганные люди с наспех собранными сумками, с переброшенными через плечо теплыми вещами, взятыми с собой на всякий случай. Тут и там мелькали кивера охранной полиции, направлявшей растерянных жителей в бомбоубежища. Девчонки из Союза немецких девушек в темно-синих юбках и белых блузках с черным галстуком возбужденно сновали в толпе, помогая одиноким старикам и женщинам с детьми.

Хартман притормозил:

— Что будем делать, милая, может, вернемся назад?

Налетов на Берлин не было с конца марта, и все как-то расслабились.

— Давай проскочим, — предложила девушка. — Близко же.

«Опель» Хартмана сорвался с места и устремился в сторону Кройцберга.

Через какое-то время в рев сирен вплелся несущийся из поднебесья низкий, равномерный гул. Постепенно он ширился, тяжелел, заполняя собой все пространство. Послышалась пальба первых зениток. По мере приближения самолетов она били все более плотно и остервенело. Хартман пожалел, что послушал Дори. Тяжко грохнули крупнокалиберные пушки с башен ПВО в Тиргартене, и вслед за ними воздух наполнился мучительным, как зубная боль, нарастающим свистом. Разорвались первые бомбы — одна, вторая. Бомбы падали где-то далеко, но возникало впечатление, что они несутся прямо на голову. Впереди ударилась о крышу и лопнула, рассыпая вокруг искры термитных зарядов, британская зажигалка. Это означало, что скорее всего они угодили в зону налета. Хартман вдавил педаль газа, и машина на бешеной скорости рванулась прочь из узких улиц. Зенитки колотили уже беспрерывно. Позади мощный фугасный снаряд в щепки разнес пятиэтажный жилой дом. За ним — другой и третий. Ударной волной машину подбросило, и на миг показалось, что они вот-вот перевернутся. Похоже, это была разновидность так называемого бомбового ковра или, как ее именуют англичане, насыщенной бомбардировки. Хартман пригнул голову и резко свернул в переулок, чтобы уйти с главной дороги. Впереди полыхал пожар, охвативший все этажи фахверковой гостиницы, но дорога была свободна. Грохот зенитных орудий сливался с грохотом взрывов и истошным пением летящих фугасов, но ничто не могло заглушить надрывный рев мотора. Совсем рядом раздался оглушительный хлопок, взметнулся огненный гейзер, «Опель» сильно тряхнуло и осыпало брызгами пылающих головешек. «La mierda del toro!»[8] — вырвалось у Хартмана. Стараясь выбраться из эпицентра бомбежки, он все внимание сконцентрировал на дороге и упрямо гнал машину в направлении Кройцберга. Внезапно он резко нажал педаль тормоза, переключил скорость и вернул натужно ревущую машину метров на сорок назад. Затем выскочил из машины и, пригибаясь, кинулся к парадному подъезду горящего дома, где в облаке кирпичной пыли скрючился мальчишка лет семи. Подхватив его на руки, Хартман бегом вернулся к машине, буквально как тюк с вещами, забросил ребенка на заднее сиденье, прыгнул за руль и вдавил педаль газа. Сверху с резонирующим ревом смертельно раненного зверя друг за другом устремились к земле пикирующие «Галифаксы», ведя за собой пылающие хвосты. Зообункер безостановочно лупил по небесам из всех имеющихся на нем орудий…

Хартман остановил машину напротив дома, в котором жила Дори. Девушка съежилась на кресле с прижатыми к ушам кулаками. Минуту помедлив, Хартман положил руку ей на плечо. Дори вздрогнула.

— Ну-ну, милая, успокойся.

— Что же делать? — чуть слышно всхлипнула она. — Что же нам всем делать?

Улица была погружена в безжизненную тьму.

Берлин, Инвалиденштрассе, 20 июня

Для встреч с Хартманом была выбрана служебная квартира СД в глубине двора невзрачного дома на Инвалиденштрассе, которая изредка использовалась в качестве апартаментов для сотрудников, приехавших из других городов. Преимуществом этого дома считалась возможность попасть в подъезд с двух параллельных, не связанных между собой улиц.

Шелленберг опоздал, что случалось с ним довольно часто и могло привести к дурным последствиям в иерархии помешанного на порядке и пунктуальности Гиммлера, когда бы не природное обаяние «счастливчика Вальтера», способное смягчить гнев любого начальника. Вид у него был измотанный. Он не спал всю ночь, поскольку маленький сын при первых же звуках сирен воздушной тревоги впал в такую истерику, что не мог успокоиться до утра: два года назад семья Шелленберга едва не погибла под бомбежкой, и ребенок хорошо запомнил жуткую панику того вечера. Кроме того, в преддверии начала «Цитадели» рейхсканцелярия требовала дополнительные разведданные, из США приходили путаные сведения о скорой высадке союзников в Италии, а русские запустили очередную контригру в эфире, над которой еще предстояло поломать голову, выясняя, кого из заброшенных по линии «Цеппелина» агентов перевербовали чекисты Ванина. Словом, причин для черной меланхолии было более чем достаточно. Тем не менее он смог выдавить приветливую улыбку, правда не такую сладкую, как обычно: