Берлинская жара - [37]

— Остерегайтесь Мюллера, Вальтер, — посоветовал Олендорф. — Он аппартчик, бюрократ. А аппаратчики знают вещи подземные. На прошлой неделе его видели то в канцелярии Ламмерса, то у Бормана в приемной. И вряд ли это все норы, которые он прорыл. У Хайни вырос на него большой зуб, но даже он старается с ним не связываться.

— Я это учту, Отто.

Проходя по гулким, пустым коридорам, мимо стоящих навытяжку унтер-офицеров, спускаясь по лестницам, Шелленберг вполголоса излагал рейхсфюреру суть сложившейся ситуации в том ракурсе, в каком он сам желал ее видеть. По всему выходило, что он не просто завербовал ключевого агента британской разведки в Берлине, но подобрал ключи к важному каналу связи с политическим руководством западных союзников, которым можно воспользоваться, чтобы протестировать готовность к диалогу на условиях СС, минимизируя при этом подозрения в провокации, поскольку канал был «родной». По правде сказать, Шелленберг еще до конца не понимал, как это будет работать, но нюх разведчика подсказывал ему, что путь этот верный.

Гиммлер молча слушал его и, только выйдя на улицу, спросил:

— Я вижу, вы не отказались от своих намерений?

Это была не та реакция, на какую рассчитывал Шелленберг. По затылку пробежал неприятный холодок. После гибели Гейдриха Шелленберг предпринимал усилия, чтобы занять вакантное место доверенного лица возле Гиммлера. Встав на этот путь, он уже не мог с него сойти.

— Рейхсфюрер, — сказал он, — я уверен, что это единственный способ спасти рейх.

— Вы так считаете?

Терять было нечего, и Шелленберг, выпрямив спину, ответил:

— Мы деремся за наше будущее, рейхсфюрер. Вопрос в том, что мы будем там делать?

Теперь оставалось ждать. Пуля гестаповского чистильщика, автокатастрофа, маловероятно — арест, либо… Умный лис метит разные норы, но живет в своей. Гиммлер был умным лисом.

Однако не единственным. Именно на это рассчитывал Шелленберг, именно это давало ему шанс на выживание.

Мюллер был категорически не согласен с тем местом, на которое ему указали. Весь опыт полицейской ищейки говорил ему, что в этой истории есть второе дно. Вернувшись в свой кабинет на соседней Принц-Альбрехт-Штрассе, он некоторое время ходил из угла в угол, трогал вещи, смотрел в окно, включал и выключал радио. Затем вызвал к себе гауптштурмфюрера Вильдганса.

— Наружное наблюдение с Хартмана снять, — приказал он. — Займитесь его досье. Я должен знать об этом человеке всё, до седьмого колена. И продолжайте его разработку. Та девка, Сюргит, кажется, поднажмите на нее — пусть расстарается.

— Слушаюсь, группенфюрер, — вытянулся Вильдганс. — Мы его ведем.

Москва, площадь Дзержинского, 2, НКВД СССР, 18 июня

Только через неделю Москва получила из Берлина шифровку, в которой излагались последствия случившегося. Неделю Центр ничего не знал о судьбе группы Рихарда, и Ванин напряженно ждал, чем завершится этот паралич. Чтобы еще раз обсудить произошедшее, он решил с утра пораньше пройти до работы пешком вместе с Чуешевым, который занимал комнату в коммуналке неподалеку от дома Ванина на Сретенке.

Ночью над Москвой пронеслась гроза, и теперь улицы дышали сочной, сырой свежестью. С недавних пор их начали регулярно чистить, и облупленные, серые фасады домов смотрелись уже не так безнадежно. Фронт отошел от города, больше не было слышно канонад, у стекольщиков сильно поубавилось работы. Первое лето без воя сирен воздушной тревоги.

И хотя на крышах все еще дежурили зенитные расчеты, люди уже приспосабливались к ритму мирной жизни. Пусть из подворотен частенько пованивало выгребной ямой, поскольку из-за аварийной канализации нечистоты сливались в сточные колодцы, пусть молоко делали из воды, крупчатки и сахара, а хлеб, за которым выстраивались с пяти утра, часто был сырой и непропеченный, пусть жизнь поделилась на тяжелую работу и мертвые очереди везде и за всем и улицы не освещались по ночам, но в Каретном ряду открыли сад «Эрмитаж», где шла оперетта «Свадьба в Малиновке» и выступал Райкин, но на плечи военных вернулись погоны, на «Сталинце» прошел матч по футболу «Торпедо» — «Динамо», из окон, еще помеченных бумажными крестами, доносился не только голос Левитана, но также песни Утесова и Руслановой, в парке Горького выставили трофейную технику, копали метро к Ленинской площади и обещали скоро достроить, и после каждой победы на фронте на площадях гремели военные оркестры.

— У тебя чего глаза красные? — спросил Ванин Чуешева. — Пил, что ли?

Вид у Чуешева и правда был помятый, лицо то и дело дергалось — следствие контузии во время диверсионного рейда в сорок первом в Польше.

— Да нет, полночи с потопом возились. Крыши-то все дырявые. Как дождь — так наводнение. — Чуешев усмехнулся: — У нас ведь мужиков — я да пара инвалидов. Ночью гроза-то какая была. Весь подвал залило.

Чуешев соврал. Полночи он пил водку с приехавшим на побывку товарищем, которого случайно встретил на улице. Инвалиды тоже приняли участие в веселье, но недолго: каждому хватило по полстакана, чтобы отвалиться. Товарищ уехал засветло, а Чуешев, вздремнув пару часов, вскочил по будильнику, вылил на голову кастрюлю холодной воды, побрился, съел яичницу, выпил чаю и в целом чувствовал себя в приличной форме. Он соврал, и Ванин понял, что он соврал, но сделал вид, что поверил.