Берлинская жара - [20]

— Скоро все вновь оживет. Вот увидите.

— Не верится, — вздохнула она.

— Как же получилось, Дори, что, живя в Берлине, вы ни разу не были на Ванзее? — сменил тему Хартман.

— Не приходило в голову приехать сюда. У нас в Кройцберге, знаете, свои курорты.

Девушка села на стульчик, кутаясь в тот же шерстяной жакет, который был на ней во время их первой встречи. Хартман показал ей бумажный пакет, прихваченный им из машины.

— Я взял вино, — сказал он. — Но забыл бокалы.

Дори улыбнулась:

— Что ж, будем пить из горлышка.

Он сел рядом на доски, привалившись спиной к перилам, извлек из пиджака штопор, ловко вынул пробку и протянул ей бутылку.

— Это правда, что где-то здесь живет Геринг? — спросила Дори, отпив вина.

— Правда. Вон там, на острове.

— Должно быть, это государственная тайна?

— Конечно. Если бы он так часто не хвастался своим особняком.

Она вернула ему бутылку:

— Чудесное вино.

— Мозельское. Из старых запасов.

— Я уже забыла его вкус.

— В немецком много сахара и мало солнца. Я угощу вас испанским, из Каталонии.

— А мы до войны любили французское. Его разбавляют водой.

— О, не обязательно.

— Отдавайте бутылку, — засмеялась Дори. — А то мне не останется.

Она поднесла горлышко к губам, и сквозь зеленое стекло ударило солнце. Хартман зажмурился, но не смог отнять глаз от светящейся головки девушки.

— По-моему, это лучшее из того, что может предложить алкоголь, — воскликнула Дори.

— Не забывайте, — самодовольно усмехнулся Хартман, — я ведь наполовину испанец и разбираюсь в вине не понаслышке.

По старой тропе, вздыбленной разросшимися корнями могучих дубов, они вышли к небольшой танцплощадке на опушке парка, где трое дряхлых инвалидов, вооруженных аккордеоном, трубой-пикколо и парой эстрадных барабанов, пытались сладить нехитрую мелодию. Труба заметно фальшивила, барабан сбивался с ритма, но в целом звучание получалось сносным.

— Эта паршивая пикколо никуда не годится, — возмутился худой трубач с искривленными, артритными пальцами, обращаясь почему-то к Хартману, которого видел впервые. — Звук высокий — ей только с концертиной дудеть. Вот была у меня труба, лучше не бывает — так жена продала, зараза. Проели. А эту и не купит никто. Насмешка на инструмент, и только. А труба была чистая, тысяча девятисотого года, мой господин. Я ею на танцах играл.

— А что, старики, «Голубой вальс» можете? — спросил Хартман.

— Это который Штрауса? — уточнил полный аккордеонист в берете, придавленный собственным инструментом.

— Нет, это другой. — Хартман тихонько напел мелодию.

— А-а, это? Знаю, — кивнул трубач. — Это мы играли. Ну, помните?

И немного посовещавшись, пожилые музыканты нестройно, но энергично затянули старый медленный вальс, под который когда-то танцевали их дети, что послужило Хартману основанием пригласить Дори на танец.

От нее пахло дешевой галантереей и чистыми волосами. Худенькие руки невесомо легли ему на плечи, на лице появилось сосредоточенное выражение. И хотя в рисунке тела, в манерах девушки проступала некоторая угловатость, движения ее были исполнены природного изящества и естества.

— Я вам очень благодарна за брата, — тихо сказала Дори, глядя ему в грудь.

— Пустяки. Тем более он и правда угодил под горячую руку.

— Отто хочет поблагодарить вас лично.

— В этом нет необходимости… Впрочем, если этого хотите вы, то можете заглянуть вместе с ним как-нибудь утром в отель. За завтраком я почти всегда свободен.

Она подняла на него свои прозрачные, как небо, глаза и улыбнулась:

— Какой прекрасный сегодня день.

— Идемте, Дори, я вас познакомлю со старым другом. — Хартман положил на барабан купюру в пять рейхсмарок и повел ее назад к озеру.

— Ого! — преодолевая одышку, обрадовался толстяк-аккордеонист. — А ведь мы сегодня неплохо заработали, мальчики!

Во дворе маленького, пряничного домика на краю поселка копошился сгорбленный хозяин с сугробом седых волос на голове. Хартман по-хулигански свистнул ему издалека.

— Это мой старый друг Артур. Он рыбак. И рыбачит здесь с самого детства. Я все правильно говорю, Артур? — Хартман обнял старика, который просиял так, словно увидел родного сына. — Ему тесно возле этой лужи. Артуру подавай океан. Вот там бы он развернулся в полную силу.

Из нескольких ничего не значащих для постороннего уха фраз можно было понять, что немало времени они провели, сидя с удочками в лодке посреди водной глади.

— Вот я и говорю, Франс, переезжай ко мне, пока тебя не заграбастали в солдаты. — Артур подслеповато уставился на Дори: — А это что за небесное создание с тобой?

— Это Дори, — сказал Хартман. — И она прекрасна.

— Я вижу, что она прекрасна. Немецким девушкам красоты не занимать. Им нужно с утра до вечера плясать и целоваться с парнями, а не служить этому Гитлеру под бомбами в грязных окопах, чтоб ему пусто было.

— Господи, что ты несешь, Артур? — покачал головой Хартман.

— А что? Чего мне бояться? Он же не Бог. Я тоже слышу эти бомбежки. И они всё ближе. А ему хорошо бы подумать, что он натворил.

— Послушай, так ты по-прежнему ходишь на лодке? — сменил тему Хартман. — Где она?

— Да всё там же. Хочешь покатать девушку?

— Боюсь, уже поздно.

— Тогда у меня для тебя есть сувенир. Ты сам решишь, хожу я на лодке или нет.