Берлинская лазурь - [54]

XIII

Поутру Берлин заволокло туманом. Из привычного пейзажа напрочь исчезла телебашня, и город казался осиротевшим, потерявшим свой стержень, свой главный ориентир. Точно так же чувствовала себя и Лиза. Она так и не смогла заснуть после ночного кошмара. От выплаканных слез болели глаза, гудела голова и пощипывало воспаленную солью кожу. Но внутри было непривычно легко. Говорят же, что плакать полезно даже с медицинской точки зрения, мол, с лишней водой токсины уходят. А с ними и боль. Она стояла у окна, глядя в молочную даль с едва заметными желтыми пятнами фонарей. Из-за дымки казалось, что река начинает закипать. Пахло горящим углем и свежей утренней сыростью. Люди, как обычно, спешили по делам. Город просыпался, жизнь продолжалась, казалось бы, везде – но не у нее внутри.

Она прошла в гостиную и наткнулась взглядом на свою картину. Чудилось, что Ви смотрела с холста немного осуждающе, мол да что ты, подруга, разнюнилась, подумаешь, фигня какая, все там будем. Кто-то раньше, кто-то – по глупости. Неважно, главное – успеть сделать все, что хочешь. Все, что хочешь.

«Так чего же я хочу?» Лиза села на краешек кресла, взглянула на лежащие на столе кисти и краски. В детстве она очень хотела стать художником. Рисовала буквально всегда и везде. И, надо сказать, у нее неплохо получалось. Правда, человеческие фигуры выходили довольно неправдоподобными. Она любила добавить им дополнительные пары рук, ног или крыльев. Или же они получались неестественно вытянутыми, с неизменно высокими скулами, огромными глазами и длинными черепами. Это потом, спустя годы, она увидит Модильяни, полюбит Пикассо, будет немного шокирована Шиле и поймет, что у нее уже тогда был очень яркий, узнаваемый стиль. Да, не хватало техники и знания правил, но потенциал был явно неплохой. Был. Сперва в художественной школе советского формата умело отбили охоту самовыражаться, а потом и смелость, столь необходимую молодому дарованию. А затем родители, твердящие, что художник – это не профессия, «вот получи нормальное образование, найди достойную работу, и тогда уже малюй-не хочу». Ну, она и получила, и нашла, и даже полюбила ее эдакой любовью удачно выданной замуж деревенской девки. Смотрела с обожанием и уважением. Шутка ли, все голливудские звезды ее фразами в кинотеатрах говорили. Ее имя, пусть самым мелким шрифтом в конце фильма, – но все же имя и все же в титрах. Было. И, возможно, больше никогда не будет, если она прямо сейчас, прямо с утра не прибежит с извинениями к «великой и ужасной королеве Виктории», как они между собой ее называли. Да, она, конечно, уже потеряла этот проект, влетела на штраф, но еще может хоть что-то спасти и потихоньку вернуть все на круги своя. Но не хочет. Это она сейчас совершенно ясно понимала. Вернуться обратно в эти бесконечные подборы русских реплик под иностранную артикуляцию, порой сознательно руша весь смысл сюжета просто потому, что в английском языке фразы короче. Убивать красоту. Внезапно вспомнилось лицо Петра, глядящего на изуродованное бизнесом свое прекрасное некогда детище. Из глаз снова хлынули слезы. Нет, не хочу, не вернусь, не заставите, я уже большая девочка, я уже стала всем, кем вы просили, можно, я теперь уже наконец-то стану тем, кем хочу?! Из-под камня, в порыве сброшенного с души, выполз поганый внутренний критик и скрипящим голосом осведомился: «Это художником что ль?»

– А чего б и не художником?

– Ню-ню. Жрать-то ты чего будешь?

– Придумаю что-нибудь, картины продавать начну.

– Хы-хы, карти-и-ины! Тут этих картин уже понарисовали – вешать некуда, везде уже висит тревожная атмосфера непризнанности и бесполезности. Помалюешь с годик, вспомнишь, каково это – ездить летом не в Испанию, а на дачу, и начнешь потихоньку клепать в лучшем случае журнальные иллюстрации, а в худшем – в переходе своими творениями торговать, от ментов шарахаться. Как миленькая запросишься в теплый офис на постоянку, соцпакет и белую зарплату, и привет – ты снова ремесленник на построчной оплате. Стоит ли?

Умом Лиза прекрасно понимала, что тварь права. Она успела привыкнуть к определенному комфорту, чтоб если азиатская зимовка, то в удобном бунгало возле лучшего пляжа, с хорошим рестораном под боком и уверенным вай-фаем. Скитания и аскеза никогда ее не привлекали. Она умела хорошо зарабатывать и любила тратить. Ее никогда не манила идея дауншифтинга, но сейчас она готова была рискнуть. Взяла телефон, нашла имя начальницы в списке контактов, открыла переписку и под ее «ТЫ УВОЛЕНА!» написала просто: «ДА НАСРАТЬ!»

Не колеблясь, нажала «Отправить», бросила телефон в сторону, откинулась на спинку кресла и беззвучно, чтобы не будить еще спящую Катю, завизжала: «Йе-е-е-е-е-ес!» А затем еле слышно прошептала себе: «Поздравляю, дорогая, только что ты разрушила свою карьеру!»

– Ох ты ж блять! – взвыл притихший было критик. – Ты совсем охренела, дура?

– Ну, допустим, да. И что?

– Как что? Там же будет скандал, тебя же королева Виктория со свету сживет, она же сделает так – ты же знаешь, знаешь, знаешь, – что с тобой больше никто в России работать не будет!