Берлин 1961. Кеннеди, Хрущев и самое опасное место на Земле - [175]

Государственный секретарь Дин Раск – генералу Люсиусу Клею, 26 октября 1961 года

Район Далем, Западный Берлин Воскресенье, 22 октября 1961 года

Вечер, который привел к переломному моменту этого года, начался невинно.

Алан Лайтнер, дипломат, высший гражданский чиновник американской миссии в Западном Берлине, попросил жену Дороти поторопиться, чтобы не опоздать к началу спектакля чешской экспериментальной театральной труппы, выступавшей в Восточном Берлине. Дороти прочла о спектакле в местной газете и решила, что необходимо развеяться после двух месяцев и девяти дней неослабного напряжения, в котором они пребывали с закрытия берлинской границы.

Лайтнеры жили в респектабельном районе Далем на роскошной вилле, принадлежавшей высокопоставленному нацисту, которая была конфискована после войны. Погода была по-осеннему прохладной. Соседи Лайтнеров готовились к зиме. Некоторые убирали участки, сгребали в кучи листья, покрывавшие разноцветным ковром лужайки перед домом. Кто-то проветривал зимние вещи, развешивая их на бельевых веревках, натянутых на балконах и во дворе.

Хотя Лайтнер не предвидел появления стены, это никак не отразилось на его карьере. Подобно многим женам сотрудников Государственного департамента, Дороти пользовалась положением мужа и привилегиями; прислуга считала ее бесцеремонной и чрезмерно требовательной. Лайтнеры любили проводить время в советской зоне, где выступали лучшие артисты из социалистического лагеря. Однако с 13 августа их посещения советской зоны приобрели больше символическую ценность. Жители Восточного Берлина, узнав Лайтнера, часто будут благодарить его только за то, что он пришел.

Лайтнер знал, что есть небольшая возможность, что их поездка по городу будет богаче событиями, чем обычно. На той неделе так называемая восточногерманская народная полиция, Volkspolizei, или сокращенно Voрo, начала выборочно проверять документы у гражданских представителей союзников. Это было не только нарушением четырехсторонних соглашений, но и противоречило советским распоряжениям – самое последнее от министра обороны маршала Родиона Малиновского – относительно того, что восточные немцы без санкции Советов не могут ничего менять на границе.

Ульбрихт, взбешенный выступлением Хрущева на съезде партии, очевидно, санкционировал это действие, находясь в Москве. Если Кеннеди выступление Хрущева показалось излишне воинственным, то Ульбрихта больше всего задело решение Хрущева отодвинуть срок подписания мирного договора. По мнению Ульбрихта, Хрущев вернулся к старой привычке решать берлинскую проблему за счет Восточной Германии. Спустя три дня в своем выступлении Ульбрихт назвал договор «задачей предельной безотлагательности». Ульбрихту был необходим договор для укрепления августовской победы путем дальнейшего усиления контроля над Восточным Берлином и изоляции и деморализации Западного Берлина.

Итак, Ульбрихт, не советуясь с Хрущевым, ужесточил пограничный контроль, решив, что Запад будет недоволен, но не станет сопротивляться, раз согласился с большим унижением – закрытием границы. Однако восточногерманский лидер недооценил решимость нового американского представителя в Германии генерала Люсиуса Клея.

Вместе Ульбрихт и Клей начали сверхмощную конфронтацию, которую их хозяева в Москве и Вашингтоне не хотели и не ожидали, хотя каждый из противников считал, что другая сторона планировала помериться силами.

Лайтнер, при поддержке Клея, приказал сотрудникам американской миссии противиться новой восточногерманской процедуре. Он запретил своим сотрудникам проходить пограничный контроль. Лайтнер и Клей были вне себя от злости, узнав, что британский премьер-министр Макмиллан без возражений согласился с новым режимом пограничного контроля. Лондон отдал ясный приказ своим командующим в Берлине: эта борьба не имеет никакого значения, раз мы согласились с закрытием границы.

Клей считал иначе. Если Вашингтон разрешит восточным немцам и дальше вмешиваться в права союзников, то, по мнению Клея, подорвет и без того слабый моральный дух Западного Берлина и лишится того, что осталось от законного положения союзников. Он был уверен, что Кеннеди настроен более решительно в отношении Берлина, чем его советники. Его противники чувствовали, что в данный момент у Клея нет такого влияния на Кеннеди, как в случае с Трумэном.

Сложившаяся на тот момент ситуация давала Клею три возможности. Во-первых, он мог продемонстрировать, что американцы по-прежнему полны решимости защищать Берлин. Во-вторых, он мог вернуть веру жителей Западного Берлина в себя и американских солдат. И наконец, он мог продемонстрировать своим противникам в Москве и Вашингтоне, что пользуется поддержкой президента Кеннеди.

Была только одна проблема: Клей точно не знал, какую позицию занимает его нерешительный президент.

Лайтнер, в отличие от Клея, не считал себя сторонником холодной войны, но именно им он и был. Пятидесятитрехлетний выпускник Принстона высмеивал «салонных радикалов», как он называл своих товарищей-интеллектуалов, которые писали и говорили о «величайшем социальном эксперименте» – русском коммунизме. Он уверял Дороти, что через пару месяцев в Советском Союзе переменят тон. Он знал это по опыту. Он был сотрудником посольства в сталинской России и занимался эвакуацией посольской документации в 1941 году. Он работал с эмигрантами-антикоммунистами в Скандинавии, сидел в бомбоубежище в Лондоне с отважными британцами и приложил руку к составлению послевоенных соглашений, сожалея, что уступил большую часть Европы Советам.