Беркуты Каракумов - [43]

— Ничего, — успокоил майор и достал из чемодана банку тушеной говядины, кусочек масла, немного кускового сахара.

Железнодорожник при виде такой роскоши только руками развел.

Приезжий подумал, посомневался и выудил из вместительного чемодана бутылку с яркой наклейкой.

— Ну и дела-а! — протянул вконец пораженный железнодорожник. — С той норы как с гражданской в Сурск такую привез, видать не приходилось.

— А вы пензяк?

— Да, из Сурска, Сура — река такая у нас…

— Слышал.

Они выпили тягучего, липкого, но очень вкусного ликера. За победу выпили, за фронтовиков и за тех, кто сложил свою голову, защищая честь и независимость Родины. Потом чаи пили с вкуснейшим чуреком, о фронтовых делах говорили, о восстановлении порушенного войной хозяйства. Потом беседа иссякла, и приезжий спросил, далеко ли отсюда до селения Торанглы.

— Янында[43], рядышком, километров пять, не больше. А вам кто требуется?

— Да есть там Атабек-ага. Охотник. Знаете такого?

— Кто ж у нас не знает Атабека!.. А вы, случаем, не командир, с которым Керим летал? — догадался хозяин.

— Был командиром.

В глазах дежурного плеснулась радость и тут же погасла.

— Погиб Керим… — В тоне железнодорожника были и утверждение, и вопрос: а может, жив Керим? Может, командир что-то новое о Кериме знает? На войне всякое случается?

Однако помрачневшее лицо майора пресекало радужные надежды.

— Погиб, — подтвердил он.

Дежурному хотелось услышать подробности, но он понимал, что расспросы неуместны, а сам майор не расположен был к подробностям — ему еще предстоит говорить о них, когда состоится самая главная встреча. Трудная встреча.

— Самая жара сейчас, — сказал железнодорожник, — прилягте в боковушке до вечера, а вечерком раздобудем подводу. Вот радости будет у Атабека.

— Какая уж там радость! — невесело улыбнулся майор. — Вместе с Керимом собирались сюда приехать…

— Война… — тяжело вздохнул дежурный. — Мой сын тоже не вернулся. Многие возвращаются, а он — нет. Еще в первый год войны погиб… под Москвой.

В тоне железнодорожника была незарубцевавшаяся боль, и майор посочувствовал ему. Предстояло еще сочувствовать… у Атабек-аги. Как смотреть ему в глаза? Как разделить горечь потери Акгуль? Ведь он командир, отвечает за своих подчиненных, и любой вправе задать ему вопрос: как же, мол, ты остался жив и невредим, а подчиненный твой погиб? Конечно, такие наивные вопросы задают либо ослепленные болью, либо просто неумные люди, но их задают, и к этому нужно быть готовым. Конечно, никто его в шею не гнал в эту дальнюю даль, можно было ограничиться письмом. Подробным, теплым письмом. Но он поехал, он посчитал, что не имеет права не поехать. И не потому, что был уговор с Керимом. Не будь этого уговора, все равно это было его обязанностью.

Вечерело — и зной заметно спал, когда тронулись в путь. Дорога вилась между барханами, Гусельников узнавал места, о которых с такой любовью рассказывал Керим: и самый заметный бархан на полпути от станции до аула, и небольшой такыр, и заросли саксаульника. Все оставалось таким же, как при Кериме, только самого Керима не было.

Шустрый мальчишка-арбакеш плохо знал русский язык. Однако не стеснялся этого и всю дорогу пытался втянуть приезжего летчика в разговор. Расспрашивал о фронте, о самолетах, заявил, что сам собирается стать летчиком.

Гусельников машинально отвечал, а мысли неслись впереди, там, где уже виднелись верхушки деревьев селения Торанглы. Мальчишка-арбакеш знал дом охотника Атабек-аги и доставил проезжего к самому порогу.

В этом доме жили те, для кого Керим был солнцем. И, может быть, оно бы светило, теплилась бы слабая надежда, да приезд Гусельникова окончательно гасил этот подрагивающий на ветру сомнений огонек. Ибо возвращаются даже без вести пропавшие, но не встают мертвецы из могил, а могилу Керима своими руками закапывал его командир…

Они стояли друг перед другом: высокий, широкоплечий майор с боевыми наградами на груди и такой же высокий белобородый старик. И тот и другой не раз представляли себе эту встречу, а встретившись, немного растерялись.

— Здравствуйте, Атабек-ага! — почтительно произнес Николай.

— Алейкум ассалам, — тихо ответил Атабек-ага.

Гусельников протянул было руку, но, повинуясь неосознанному желанию, крепко обнял старого охотника и крепко трижды расцеловал — словно самого Керима встретил.

Старик несколько смутился — не принято у мужчин так откровенно выражать свои чувства, — но и приятно было.

Они молчали — и у того, и у другого в горле ком стоял, мешал говорить. Гусельникову показалось, что это не он, а Керим приветствует своего любимого дедушку. Старик же подумал, что вскоре Николай так же обнимет своего отца, а вот Керима уже не доведется обнять никому.

В дверях показалась Акгуль с сыном на руках. Она бросила быстрый взгляд на приезжего, и глаза ее тут же наполнились слезами, прозрачные соленые бусинки покатились по щекам. Гусельников не понял, почему она как бы заглядывает через его плечо, а ей просто показалось, что за спиной летчика стоит Керим — присел немножко, прячется, шутит. Писал же в письмах, что вместе с командиром приедут после войны. И вот командир приехал, а Керим…